И на следующий день порешили: будем вызывать Хрущева на заседание Президиума ЦК, предъявим ему список обвинений и вынудим подать в отставку. Но кто будет звонить в Пицунду?

— Коля, — назвал Брежнев имя Подгорного, — ведь он тут, пока Никиты и меня не было, председательствовал.

— Но что я ему скажу? — возразил тот. — Ведь я только вчера разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает. «Что там у вас вдруг произошло?» — спросит он… Пусть лучше говорит Леня. Тем более что ему надо передать личный привет от товарищей Ульбрихта и Штофа.

Все согласились. Но Брежнев уперся. Еле уговорили его и чуть ли не силой притащили к телефону. Дрожащим голосом тот сообщает Хрущеву:

— Завтра заседание Президиума… Хотим обсудить некоторые вопросы. Надо срочно прилететь.

— Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня…

— Нельзя. Есть серьезные нестыковки по проекту семилетнего плана…

— Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь, тогда и разберемся…

— Но ряд республик и областей выдвигают некоторые требования… по сельскому хозяйству. Мы тут все собрались… А без вашего участия обсуждать их не беремся. Просим, — упорно настаивал Брежнев.

— Ну хорошо, — сдается Хрущев, — подумаю.

И повесил трубку. Делать нечего. Разъехались. Через каждый час Брежнев звонил Семичастному и спрашивал:

— Ну как?

И только после полуночи тот позвонил сам:

— Леонид Ильич, только что сообщили из «девятки» (управление КГБ, ответственное за охрану руководителей партии и правительства. — Ю.А.): самолет в Пицунду заказан на 6 утра. С Н. С. полетит Микоян.

А в Пицунде в это время Хрущев делился своими мыслями с Микояном:

— Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных дел. Думаю, что этот звонок связан с тем, что нам говорил Сергей…

Наступило утро 13 октября 1964 года. Семичастный звонит Брежневу:

— Кто поедет встречать?

— Никто, — отвечает тот. — Ты сам встречай. В такой обстановке зачем же всем ехать?

Внуково-2. С трапа самолета сходят Хрущев и Микоян.

— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, — подходит и здоровается с ним Семичастный, вежливо, но сдержанно.

— А где остальные?

— Они собрались в Кремле. Ждут вас…

Хрущев и Микоян садятся в длинный «ЗИЛ-111», Семичастный — в свою «Чайку» и из нее звонит охране:

— Едем в Кремль…

Приезжают. Хрущев направляется в свой кремлевский кабинет, где его уже ждут члены и кандидаты в члены Президиума, а также секретари ЦК КПСС. Семичастный вместе с начальником «девятки» Чекаловым заменяет охрану в приемной, а затем дома (на Ленинских горах) и на даче (в Петрово-Дальнем). Заместителю же начальника личной охраны Хрущева (ее непосредственный начальник Литовченко был в отпуске) приказывает:

— Ни одной команды, ни одного распоряжения без моего ведома не давать. Запрещаю. Таково указание руководства ЦК.

А в это время на заседании Президиума ЦК КПСС Хрущеву предъявляли счет его грехов: «Ты развалил сельское хозяйство! В результате мы вынуждены закупать зерно за рубежом. Созданные тобой совнархозы себя не оправдали! Управление через них ведет к ослаблению оборонной мощи страны. Ты необоснованно снимал многих руководителей, тебе неугодных. Причем решал эти вопросы единолично, а нас, членов Президиума, делал бессловесными исполнителями твоей воли. Лишь в этом году в печати опубликовано более тысячи твоих фотографий. Разве это не утверждает новый культ личности? А разделение партии на городскую и деревенскую? Ведь это же политическая безграмотность! Ты попал в лапы подхалимов и наушников, и их мнение для тебя значит больше мнения членов Президиума! А подарки зарубежным деятелям? Во сколько сотен тысяч рублей они обошлись государству? И разве ты лично не присваивал себе кое-каких подарков, полученных за границей?»

Наибольшую активность проявили Шелепин и Шелест. Очень резко, не сдерживаясь в выражениях, говорил Воронов. Остальные выступали более сдержанно. Главные же зачинщики — Брежнев и Подгорный, а также Косыгин — вообще молчали.

Хрущев, оглушенный и подавленный, все же пытался возражать. Но его плохо слушали, грубо перебивали.

— Друзья мои! — чуть ли не взмолился он.

— У вас здесь нет друзей! — отрезал Воронов.

— Вы не правы, Геннадий Иванович, — возразил ему председатель ВЦСПС В. В. Гришин, — мы здесь все друзья Никиты Сергеевича.

Но к объективности взывал один лишь Микоян.

— Деятельность Хрущева, — заявил он, — это большой политический капитал партии.

Около восьми часов вечера решили прервать заседание и собраться назавтра с утра. Хрущев сразу же встал и вышел. Остальные договорились:

— К телефону сегодня не подходить! Вдруг он начнет нас обзванивать, и ему удастся склонить кого-нибудь на свою сторону.

Однако когда у Микояна раздался телефонный звонок, он поднял трубку и действительно услышал голос Хрущева:

— Я уже стар и устал. Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал… Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду.

Когда утром 14 октября заседание Президиума ЦК КПСС возобновилось, эти слова Никиты Сергеевича, несомненно, были уже известны его оппонентам. Хрущев поблагодарил за то, что все же кое-что положительное было отмечено в его деятельности, и сказал:

— Рад за Президиум в целом, за его зрелость. В формировании этой зрелости есть и крупинка моей работы… Я уйду и драться не буду.

Он попросил извинения, если кого обидел, допустил грубость — «в работе все могло быть». Однако ряд предъявленных ему обвинений им был категорически отвергнут.

— Меня обвиняют в совмещении постов Первого секретаря ЦК и Председателя Совмина. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом.

Главным своим недостатком Хрущев назвал доброту и доверчивость, а также, может быть, то, что сам не замечал своих недостатков.

— Но вы все, здесь присутствующие, открыто и откровенно мне о моих недостатках никогда не говорили и всегда поддакивали… С вашей стороны отсутствовала принципиальность и смелость.

Далее он коснулся внешней политики, приводил аргументы в защиту предпринятых в свое время мер во время карибского кризиса, в отношениях с Китаем, — ведь все эти вопросы решались коллективно…

— Я понимаю, что это последняя моя политическая речь, как бы сказать, лебединая песня. На пленуме я выступать не буду. Но хотя бы обратиться к пленуму с просьбой…

— Этого не будет, — поспешил категорически прервать его Брежнев.

— Да, да, — поддержал Суслов.

У Хрущева на глазах появились слезы.

— Ну что ж, — нашел он в себе силы закончить, — я готов ко всему… Прошу написать заявление о моей отставке, я подпишу…