Дэвис неожиданно меняет тактику.

— Без проблем, док. Без проблем. Мне не нужны неприятности, только помощь, — он снова усмехается и становится моим лучшим другом. — Вы живете здесь, док? Прелестная женушка и детишки?

Вот она, завуалированная угроза. Этот парень побывал во многих больницах. Он испытал множество трюков и приемов, чтобы повлиять на врачей.

— Какие кости у вас были сломаны? — спрашиваю я, не обращая внимания на вопрос.

Он хмурится.

— Это произошло, когда я служил в армии, — повторяет он.

— Какие кости спины у вас сломаны? — медленно повторяю я.

До него доходит, что от меня он таблеток не получит. Он это понимает. Решение принято. Я этого не скрываю.

Он поднимается и нависает надо мной.

— Вы служили в армии? — спрашивает он.

— Нет.

— Я служил ради таких, как вы. Я рисковал жизнью. И единственная благодарность — это переломанная спина и докторишки, которые не хотят дать мне обезболивающие.

Он делает шаг ко мне.

Он распахивает рубашку, обнажая идеальные кубики пресса. На животе татуировка — перевернутое распятие. Дэвис поворачивается и тычет кулаком в правую почку.

— Здесь. Болит здесь, док.

Глаза его расширяются от злости. Он снова тычет кулаком.

— Вот так, так болит.

Он ударяет себя еще сильнее. На коже остается красный след. Я не могу не заметить, что после трех операций не осталось ни одного шрама.

— Вы хотите, чтобы я просто страдал от боли? Верно? — он смотрит мне прямо в глаза. — Вот здесь — положите сюда руку.

Я отступаю, но недостаточно быстро.

Он хватает меня за запястье.

— Здесь, док. Хотите узнать, каково это?

Я пытаюсь вырвать руку, но не могу. Я в ловушке. Мы стоим, я пытаюсь вырваться, он сжимает мою руку огромными пальцами.

За спиной раздается голос:

— Проблемы, док?

Я поворачиваюсь. Это Скутер. Он стоит в дверях, слегка покачиваясь. Черная вьетнамская бейсболка свалилась с головы. Он теребит свои военные жетоны.

— Нет, Скутер, все в порядке. Возвращайтесь в свою палату.

Скутер стоит, переводя взгляд с Дэвиса на меня. Моя рука все еще зажата мертвой хваткой. Никто не двигается. Я буквально вижу, как пьяные шестеренки вращаются в голове Скутера, словно он пытается осмыслить ситуацию.

Наконец Дэвис зловещим шепотом произносит:

— Да, Скутер, возвращайся в свою палату, пока никто не пострадал.

Прежде чем я успеваю среагировать, Скутер прыгает вперед и хватает Дэвиса за запястье, освобождая мою руку каким-то ловким захватом. Свободной рукой он толкает Дэвиса, прижимает его к стене. Маленький паук на шее здоровяка дергается под большим пальцем Скутера.

Я замираю, боясь пошевелиться.

Скутер нажимает сильнее, я слышу щелчок сустава. Ноги Дэвиса слабеют, он чуть не падает, но Скутер прижимает его к стене, поигрывая пальцами по шее.

— Скутер! — окликаю я.

Скутер наклоняется и что-то шепчет Дэвису на ухо. Лицо здоровяка бледнеет. Кажется, что он сейчас заплачет. Куда делся тот монстр, которым он был всего минуту назад?

Парень начинает дрожать. На мгновение мне кажется, что Скутер сейчас его убьет. Но в последнюю минуту он отпускает здоровяка и отступает назад. Дэвис падает на колени, кашляя и давясь. Я замечаю, что средний палец у него вывихнут. Не говоря ни слова, он поднимается и выбегает прочь, словно отшлепанный ребенок.

Скутер поворачивается с самым спокойным видом.

— Я когда-то служил в армии, — поясняет он.

Он пожимает плечами и снова касается военных жетонов.

— Верю, — отвечаю я.

Задыхаясь, в комнату вбегает наш старый охранник, видит бродягу и качает головой.

— Снова проблемы из-за Скутера, док? — спрашивает он.

Я смотрю на Скутера.

— Из-за Скутера? — я кладу руку ему на плечо. — От него нет проблем. Он — один из нас.

Иногда оказывается, что человеку нужен лишь шанс проявить себя.

Так что если вы увидите охранника (кстати, он не пьет уже шесть меся цев) без зубов и с густой бородой, то вам лучше послушаться, когда он при кажет вам сидеть на месте. И не приставайте к нему: он — член семьи.

Я смотрю, как она умирает.

Ей восемьдесят шесть лет, два месяца, двадцать три дня, четыре часа, шесть минут и девятнадцать секунд. Нет, уже двадцать секунд.

Я стою возле кровати в приемном покое. На потолке палаты висит огромная лампа. Ослепительный свет направлен прямо на кровать, на которой сидит женщина, положив одну руку на живот, а другой прикрывая глаза от яркого света.

— Извините, — говорю я и выключаю лампу.

Приходится несколько раз моргнуть, прежде чем глаза привыкают к изменению освещения. Женщина слегка покачивается и не обращает на меня внимания. Я замечаю ее длинные прямые волосы, которые доходят почти до талии. С каждым покачиванием несколько прядей на долю секунды зависают в воздухе. Они похожи на тонкие нити паутинки на ветру. Волосы у нее белые, серебристые и густые. Как у умирающей женщины могут быть такие живые волосы? «И все же они у нее есть», — думаю я про себя. Я смотрю на монитор. Давление восемьдесят три на сорок. Слишком низкое. Еще в ско-рой помощи ей поставили две большие капельницы. Оба аппарата работают на полную мощность, низкое гудение моторов наполняет комнату. Физиологический раствор капает в прозрачные пластиковые трубки, подведенные к ее рукам. Жидкость поступает в кровеносные сосуды. Поступает с той же скоростью, с какой вытекает кровь. У пациентки аневризма, и кровь вытекает в брюшную полость.

У нее аневризма аорты — крупнейшего кровеносного сосуда человеческого тела. Это живой трубопровод, который идет от сердца по грудной клетке и дальше в живот. Затем аорта разветвляется на более мелкие бедренные артерии. Аневризма у пациентки располагается чуть выше места разветвления, прямо в самой широкой части сосуда.

С каждым биением сердца кровь выплескивается из сосуда. Восемьдесят шесть лет высокого давления сказались на состоянии трубопровода. Сейчас он растянут, как воздушный шар, и рвется с каждым ударом. Кровь вытекает, сочится, стенки утончаются и рвутся, готовые лопнуть совсем. Когда это произойдет, она умрет.

Я стою рядом с зондом ультразвука. Напряженный живот пациентки смазан специальным голубоватым гелем. Десять секунд назад я приложил зонд к ее животу и увидел внутри большой черный шар. Это могло означать только одно.

— У вас в животе прорвалась аневризма, — произнес я, отводя взгляд от экрана. — Если не сделать операцию немедленно, вы умрете.