Я задерживаюсь в комнате с пожилой женщиной. Мне не хочется оставлять ее в одиночестве, хотя она и мертва. Никого нельзя бросать дважды за одну ночь.

— Может быть, он любил вас так сильно, что не мог вынести вашей смерти, — говорю я. — Иногда такое случается. Иногда люди просто не могут этого вынести.

Она не отвечает. Я смотрю вниз и не знаю, что еще сказать. Прислоняюсь к стене и слушаю гудение люминесцентных ламп. Я стараюсь не надеяться, но все же надеюсь.

Проходит двадцать минут — и я слышу звук. На парковку въезжает грузовик. Старый дизель рычит, и метели не заглушить этот звук.

Двигатель смолкает. Хлопает дверца, потом еще одна.

Я подхожу к дверям, нажимаю кнопку и стою у входа, вглядываясь в снег. Царит полная темнота. В свете вывески я вижу, как кружатся снежные хлопья. Пока я ничего не различаю.

Потом появляется старик. По глубокому снегу он идет медленно и осторожно. Он не спешит. Я понимаю, что он знает. Он знает, что она умерла. Под руки его держат две девочки лет пятнадцати — внучки женщины, лежащей в приемном покое. Старик кажется очень слабым. Создается впечатление, что он в любой момент может рухнуть. Но я знаю, что этого не случится. Две крепкие фермерские девочки следят за каждым его шагом.

Я стою в дверях, чтобы они не закрылись автоматически. По лицам девочек я понимаю, что они тоже знают. Но я понимаю, что с ними все будет хорошо. И со стариком. Они поддерживают друг друга в этот момент, как и должны. Как все должны.

Может быть, и со мной тоже все будет хорошо. Может быть, мне не нужно помнить лица мертвых. Может быть, мне нужно помнить лица живых.

В конце концов, именно они пока еще здесь.

Это Алекс Требек.

Ведущий телевизионного шоу «Своя игра».

Я слышу его голос из телевизора еще до того, как войти в комнату. «Он сидел за столом, а над ним на конском волосе был подвешен обнаженный меч».

Я отдергиваю шторку и вхожу.

— Здравствуйте, я… — начинаю я.

Женщина поднимает руку, делая знак, чтобы я подождал.

— Дамокл — говорит она, не отрывая взгляд от телевизора.

Я стою в дверях, придерживая шторку, и жду.

Участник шоу отвечает: «Дамокл».

«Правильно», — слышу я голос Алекса в телевизоре. Он повторяет ответ участника.

Женщина в палате отрывается от телевизора. Она машет мне, приглашая войти. Ей уже за пятьдесят. На лице широкая улыбка. Волосы поседели. Доброе лицо, поношенные, но красивые туфли, дешевое зеленое колечко на правом указательном пальце, потрепанный серый шерстяной свитер с тонким голубым узором на манжетах, ногти, покрытые лаком. И уставшие глаза.

Она массирует шею матери.

Маленькая женщина сидит на каталке рядом с ней. Спина ее согнулась от возраста. На почти лысой голове лишь несколько прядей тонких белоснежных волос. На левом глазу бельмо. Я смотрю, как она отводит волоски с лица, заправляя их за уши указательным пальцем. Палец согнут почти под прямым углом — его изувечил ревматоидный артрит. Все пальцы женщины согнуты, суставы отекли и деформировались от болезни. Даже не представляю, как она ест такими изуродованными руками. Она чувствует, что я смотрю на нее. Здоровый глаз мельком глядит на меня и тут же возвращается к Алексу Требеку.

Судя по ее карте, ей девяносто семь лет.

— Мама, доктор пришел…

Дочь легонько трясет мать за плечо, затем складывает руки на коленях и начинает постукивать указательным пальцем с колечком. Она выпрямляет спину и откашливается, чтобы побеседовать со мной.

Мы знакомимся.

У матери уже три дня боли в груди. Они возникают и проходят. В какой-то момент все в порядке, старушка сидит в кресле, смотрит старые записи «Своей игры», а потом хватается за грудь, и ее любимая розовая ночная рубашка промокает от пота. Она потеет так сильно, что на кресле появляются лужицы. Приступ потливости длится минут десять, обычно до следующей рекламной паузы.

Дочь улыбается и переводит взгляд на мать.

— Мама, когда у тебя снова начались боли?

Дочь протягивает руку и осторожно круговыми движениями массирует матери спину между лопатками. Старушка не отрывает единственного здорового глаза от Алекса, не обращая на нас внимания.

Я подхожу к кровати.

— Сейчас вы ощущаете боль в груди?

Старушка не смотрит на меня.

— Говорите громче, она почти не слышит, — говорит мне дочь. — И еще она…

Женщина дважды постукивает указательным пальцем по виску.

Я хмурюсь, не понимая.

Дочь поднимается и подходит ко мне. Она прикладывает руки ко рту, как ребенок, когда хочет сказать что-то по секрету, наклоняется ко мне и шепчет на ухо. Я чувствую себя неловко.

— У нее деменция в последней стадии.

Я киваю и немного отступаю назад. Дочь возвращается на свое место и снова складывает руки. Указательный палец постукивает по колену.

— Сейчас у вас что-то болит? — спрашиваю я как можно громче, осматривая старушку.

— Мама, у тебя что-то болит? — громко и монотонно спрашивает дочь, копируя мою интонацию.

Старушка непонимающе смотрит на меня и наклоняется вбок, чтобы разглядеть телевизор за моей спиной.

Дочь пожимает плечами, словно говоря: «Видите… У нее деменция».

Я обследую пациентку. Она очень чистая. Некоторые пожилые пациенты прибывают с крошками еды на подбородке, другие — в рваной и грязной одежде, неумытые. Но не эта старушка. Она очень чистая.

— Она в хорошей форме для девяноста семи лет. Она живет с вами?

Дочь улыбается.

— Да, я за ней ухаживаю.

— Вы отлично справляетесь.

Лицо женщины проясняется.

— Я люблю свою маму.

— Это заметно, — улыбаюсь я в ответ.

Через час я возвращаюсь с анализом крови. В телевизоре идет «Своя игра». Я стою в дверях, ожидая.

«Греческие духи смерти», — говорит Алекс.

— Керы, — отвечает женщина.

«Керы», — правильно отвечает участник.

Женщина снова сияет улыбкой.

На этот раз я не улыбаюсь в ответ. Я сажусь на стул между ними.

— У вашей мамы был инфаркт, — говорю я. — В ее крови повышенное содержание тропонина. Боль в груди связана с сердцем.

Дочь бледнеет. Палец начинает постукивать быстрее.

Я превращаюсь в настоящего врача.

— Обычно, когда у человека инфаркт, мы вводим инструмент, чтобы найти закупорку сосуда, а когда находим, устанавливаем стент. Иногда стент не работает, и приходится делать операцию на открытом сердце.