litbaza книги онлайнИсторическая прозаАрмия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. - Эдвин Двингер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 73
Перейти на страницу:

– Да, недавно. Тот еще спектакль!

– Тогда он вскоре продолжится.

– В Сибирь, не так ли?

– Да, в Сибирь. Хотя существует четкая договоренность, что в случае войны ни один пленный не должен быть отправлен в Сибирь.

– То есть этого не должно быть?

– Нет, конечно же нет. Но кто спросит с России за соблюдение договоренностей? Она есть и остается государством произвола – сегодня, как и триста лет назад!

– А почему были заключены эти соглашения?

– Потому что сибирский климат для жителя Центральной Европы невыносим! Зимой пятьдесят градусов мороза, летом пятьдесят жары – кто же выдержит такое? Нет, давайте поговорим о другом, зачем вам сегодня забивать этим голову?

Я лишь киваю. Какое благотворное действие оказывает солнце! Подставляю лучам руки, растопыриваю пальцы, снова сжимаю их. Боже мой, прямо-таки паучьи лапки – белесые, морщинистые, бескровные. Кожу с них можно снимать длинными полосами.

Некоторое время спустя лейтенант оставляет меня одного. Один германский гвардейский офицер, высокий, чрезвычайно стройный мужчина по имени Клемт, заговаривает со мной. Мы обмениваемся парой фраз, он с теплотой осведомился о моей ране, моем состоянии.

– Вам крупно не повезло! Однако, собственно говоря, почему вам не перейти к нам, в офицерскую палату? – спрашивает он в заключение.

– Нет, – быстро говорю я. – Со мной товарищи – товарищи, которые заботятся обо мне как братья! Я хотел бы оставаться с ними так долго, насколько это будет возможно. С моими знаниями языка я могу быть им полезным. И у них нет никого, кто мог бы им помочь…

Я размышляю и мечтаю. Москва – Кремль – Сибирь. Разве само по себе это не сказочно? Внезапно открываются ворота ограды, и санитарная повозка грохочет по гравию. Два превосходных орловских рысака рысью проходят мимо, описывают элегантный круг, останавливаются за два шага до меня.

Вокруг распространяется смешанный запах конского пота и волос. Мог ли быть лучший символ для меня в первый солнечный день, в первый выход на улицу? Лошади остаются передо мной на целый час. Их звонкие копыта время от времени бьют по гравию, роскошные уздечки позванивают, когда кони мотают головой.

Я не шевелюсь. Мои глаза разглядывают каждую пядь их благородных тел, от красных треугольных ноздрей до волной ниспадающих почти до земли хвостов. Мне очень хотелось бы пальцами провести по их шелковистым ганашам, но не встать без посторонней помощи, если они повалят меня с ног, слегка мотнув головой.

Нет, от этого придется отказаться. Но взгляд мой старается восполнить это, как бы ощупывая их тела сантиметр за сантиметром. Самая прославленная порода, знаменитая благодаря русским бегам в упряжках. У них завернутые ноздри, крутая спина, широкая грудь, крепкие бабки. Их крупные глаза недоверчиво косятся на меня, нежные уши вздрагивают, прислушиваясь ко мне. «Целле, старая ремонтная лошадь из части Z…» – внезапно думаю я.

Я вдыхаю запах их пота как животворный эликсир. И медленно-медленно щупаю мою левую ногу сверху вниз. Да, она еще тут. Я еще обладаю ей. Я богат.

Следующей ночью умер мужчина с ранением в грудь. Он ушел тихо и незаметно. Проснувшись утром, я увидел, что он лежит на койке с открытым ртом, полным розовой, уже высохшей пены. Позднее узнал, что он жаловался и задним числом требовал историю болезни, потому что комиссия обошла его. Он будто бы почти здоров и с удовольствием уехал бы отсюда – приводил он в качестве причины.

Я беру свои костыли, чтобы уйти, пока его не уберут, – как если бы брюзгливой, лучше всех всё знающей фигуры и не было вовсе. Впрочем, подобные прогулки я совершаю каждое утро, как проснусь. Нет уж, я лучше, несмотря на боль, доковыляю до уборной, чем продолжу пользоваться переносным стульчаком, который почти совсем не моют, при этом в большинстве своем он настолько полон, что им невозможно уже и пользоваться.

Ясное дело, и это у меня позади. О, немаловажно покончить с этим! Первоначально меня приводила в отчаяние необходимость в присутствии всех и при поддержке двух человек сидеть на этом стульчаке; потом я привык к этому, как привыкают ко всему. Но новый ад заступил его место – этот поход сам по себе! Он тяжел и мучителен, тут как бы никуда не денешься. Однако это поход сквозь шеренгу мертвецов, вот ведь что…

Утренняя большая уборка всегда начинается в 8 часов. Только в 8 часов осматривают койки, уносят новых мертвецов. Если я пойду – должен идти, – они все еще будут лежать там, где умерли. И каждое утро я вынужден проходить мимо десяти – двенадцати мертвецов, чтобы через весь зал добраться до двери. Нередко они протягивают сведенные предсмертной судорогой руки или ноги так далеко в проход, что едва можно протиснуться между ними. Некоторые голыми валяются на полу, некоторые наполовину свешиваются с коек, у многих окровавленные рты застыли в предсмертном крике. Но почти у всех открыты глаза, они странно смотрят вслед испытующим остекленевшим взглядом. Потому что санитары с момента, как замечали, что кто-то умирает, уже больше не заботились о нем, оставляли умирать – среди тысяч людей и все же как дикого зверя в поле…

После полудня темноволосая сестра сообщает нам, будто получен приказ об отправке. Ранним утром… Она говорит об этом коротко и деловито, однако мне кажется, что при этом у нее дрожат чудесные губы.

– Вам не нужно чего-нибудь? – спрашивает она.

Некоторое время я колеблюсь. Мне кое-что очень нужно, но я знаю, что это запрещено, что она не имеет права выполнить эту просьбу.

– Мне хотелось бы ножик, – нерешительно говорю я, – маленький перочинный ножик. Нам нечем даже хлеб нарезать…

– Военнопленным это запрещено! – коротко говорит она и уходит.

Заблуждался ли я? Ну и пусть… В следующее мгновение подходит Под.

– Вот и решено! – говорит он мрачно. – Еще повезло, что мы вместе! Я хотел бы выучить русский. Во время пути – ведь придется общаться с людьми, верно? Согласен меня учить?

– Конечно, Под. Я возьму у офицеров пару тетрадок, может, даже достану учебник русского. Тогда мы вскоре сможем приступить!

– Учебник? – удивленно спрашивает Под. – На кой мне учебник? А бумаги у меня достаточно… – И он выуживает грязный обрывок, слюнит карандаш. – Как будет Hunger?

– Голод, – говорю я.

– Голат, – повторяет он, берет карандаш, пишет: «Hunger – голат».

– Fleisch? – спрашивает он.

– Мясо.

– Мяса, – повторяет Под, записывает: «Fleisch – мяса».

– Brot? – спрашивает он дальше.

– Хлеб.

– «Клеп». – Записывает. – Butter? – спрашивает затем.

– Масло.

– «Масла…» Eier?

– Яйца.

– «Яйца…» Kein Geld?

– Нет денег…

– «Ньет денек – kein Geld», – пишет он крупными буквами на своем клочке, осторожно сворачивает его по старым грязным сгибам и встает.

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 73
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?