– И кто это был? – Меня качнуло по инерции в воде, и я непроизвольно приблизился вплотную к Вике.

Она приняла игру в таинственность, взяла меня мокрой лапкой за плечо – издалека, наверное, казалось, будто в бассейне воркуют два влюбленных голубка.

– Я не знаю кто, – тоже шепотом сказала Вика. – Я слышала сначала, как ваш друг вышел из номера. Люкс-то его рядом, и громко хлопнула дверь. Я выглянула совсем чуть-чуть – Никита шагал по коридору. Я хотела пойти за ним, как-то объясниться, может, он бы пожалел меня и не выдал. Но передумала.

– Значит, за Никой следом ты не вышла? – спросил я все так же тихо, как сообщник, уже фамильярно. Шептаться на «вы» с моей стороны повредило бы тактике. Я как бы взял вожжи и преимущество в свои руки.

– Сразу нет, не вышла. Я все раздумывала: надо или не надо. Он же был выпивший. И я выглянула на балкон, не проследить, нет, а так. Юрий Петрович все равно спал беспробудно, да еще очень храпел. – Вика будто бы оправдывалась передо мной.

– И ты с балкона видела убийство и убийцу тоже? – предположил я за Вику. Сейчас настал для нас обоих решительных момент, и развязку надо было поторопить.

– Да нет же! Никакого убийства я не видела, я вам этого не говорила. Там, на скалах, прямо у воды, сидели двое. Один был ваш друг, а кто второй, я не знаю. Я смотрела сверху. Две головы – его и чужая, в кепке или бейсболке, не разобрать в темноте. И два огонька от сигарет. Сидели они близко, будто страшными тайнами делились по секрету. И я опять подумала, что про меня. И уж тогда решила: выйду непременно! – Вика отчаянно тряхнула мокрыми волосами, словно переживала ту ночь заново. Полетели брызги.

– И ты пошла, – не спросил, а как очевидное, утвердительно заявил я. Значит, Тошка Ливадин ничего не перепутал, и это именно Вика, как испуганная ведьма с шабаша, пронеслась мимо него в ту ночь.

– Я пошла. Не быстро, потому что еще думала по дороге, что же мне делать, когда приду. Решила, что лучше мне потихоньку послушать, о чем они говорят, и в агентстве так учили. Я и обувь надела специальную, на толстой бесшумной резине. И сунула диктофон в карман.

Я так сжал поручень, что если бы толстенная железяка была хоть чуточку менее прочной, обязательно треснула бы под моей рукой. Я судорожно сглотнул, настолько резки и непривычны оказались испытываемые мной ощущения, и даже будто почувствовал, как адреналин хлынул потоком в мою кровь.

– И что же вы услышали, Вика? – спросил я, невольно снова перейдя на «вы» и немедленно отстранившись от нее. Если она и играла со мной, то, стало быть, я имел дело с первоклассной актрисой и шантажисткой.

– Ничего я не услышала, в том-то и дело. – И тут Вика заплакала так неожиданно, что любой бы на моем месте растерялся. – Я опоздала. Ваш друг уже лежал лицом вниз, в воде, между камней, я и проверять не стала. Понятно, что мертвый. А второго, что сидел с ним, вообще не было. Я побежала оттуда поскорее – вдруг убийца еще где-то рядом! Так ужасно перепугалась. Да прямо на лужайке споткнулась, хорошо, что кругом трава. И знаете что? – словно припомнив неожиданное обстоятельство, Вика перешла на шепот: – Там, на пустом лежаке, валялась действительно какая-то кепка. Кажется, красного цвета.

– Ну, это еще ни о чем не говорит. Мало ли забывают вещей на пляже, – мягко успокоил я девушку. – Все же не нож и не пистолет. А кепка предмет не страшный и не смертельный.

– Да я знаю! Но тогда мне померещилось, будто убийца оставил мне знак. И я побежала, через какие-то кусты, поцарапалась, хотела закричать, но не смогла. Вы не сердитесь на меня?

– За что? – с ласковым недоумением спросил я Вику.

– За то, что убили вашего друга, а я не подняла тревогу в ту же ночь. Но вы поймите, я боялась очень. И сейчас боюсь. Сама не знаю, кого больше: того, кто убил, или вашего инспектора. Я теперь – первая подозреваемая. Ведь так?

– Не так. И успокойтесь. Никто, и я в том числе, не стал бы вас винить. А Нике вы все равно не помогли бы. Эксперты сказали, он умер почти мгновенно.

– Я совсем невезучая. Такое задание простое и денежное, и вот же, вляпалась! – сокрушенно тряхнула головой Вика. Опять полетели брызги. – И диктофон казенный потеряла с перепугу. По дороге, когда убегала через кусты. Наутро пришлось искать, еле-еле нашла. Такая растеряха. В нем и батарейки сели.

– Он что же, всю ночь работал? – Я описал бы вам собственные чувства в этот момент, если бы они вообще могли быть переданы человеческими словами.

– Не всю, конечно. Часа четыре. Я его заранее включила, как учили. А едва увидела мертвеца, тут уж мне не до диктофонов стало. – Вика посмотрела на меня, как на диковинку. – Да не переживайте, у меня этих батареек три упаковки… Вы такой чувствительный и добрый.

И чуть ли не заигрывать со мной стала. Я, видимо, был для нее единственной надеждой на справедливость. А диктофон – это зацепка, как говорят в подобных случаях. Но тут начиналась компетенция инспектора Дуэро, и заниматься самодеятельностью дальше в одиночку было для меня уже опасно. Значит, пришло время повидаться с Фиделем.

Я выбрался из бассейна первым и подал Вике полотенце. Пусть успокоится и знает, что я ей друг. Теперь главное – доверие.

Бедняга Фидель, надо же, кругом ему морочили голову! Половина из подозреваемых не спит в ночь убийства, а бродит по отелю, теряет диктофоны, шпионит друг за дружкой, ползает по кустам и караулит лифты. Другая – лежит мертвецки пьяная и в свидетели не годится. Я уже не доверял и пьяным. Детективные агентства, интриги, деньги, завещания – все перепуталось. А впрочем, на что я рассчитывал, когда влезал в эту бучу? За каждым всегда идет по пятам его собственный скелет в шкафу, и никто не исключение. Но иногда именно в самой мутной воде ловится жирная рыба.

Такова уж природа гомо сапиенс – жить под лакировкой. И на низшем, физиологическом уровне: сверху чаще всего красивая оболочка или, по крайней мере, не устрашающая глаз, а под ней чего только не скрыто! Разъятое на детали тело выглядит отвратительно, даже врачи не сразу привыкают. И во всем остальном то же самое. Снаружи – благопристойность, внутри – подлинное и малопривлекательное «Я». Каждый знает в себе моральный закон и каждый точно так же считает, что соблюдать его обязан кто-то другой. В сущности, только три вещи могут удержать людей в рамках дозволенного: дружба, любовь и сильная воля. Но вот последняя всегда обоюдоострое оружие и самое страшное. Она может служить долгу, а может обратиться и против него. По одной собственной прихоти. И наиболее выдающийся пример в этом случае полного поражения «должно» перед «хочу» – библейский Люцифер, князь тьмы. Когда волеизъявление в единую секунду обратилось в гордыню и мир раскололся надвое. Святым жить в нем проще, ибо святые опираются на Господа и его истину. А отринутый от божественных благ надеется только на себя. Это своего рода падение и возвышение одновременно, когда индивид становится вдруг больше себя самого. И свободная воля здесь передается как бы в личное пользование, потому что уже не совпадает с благой и высшей волей. Но это касается только тех, чья внутренняя сила возникших желаний превышает нормальный уровень и может преодолеть инерцию и страхи общечеловеческого бытия. Все остальные просто плывут по течению обстоятельств. То есть совершают абсолютно мотивированные поступки. Бьют – беги, дают – бери. Убивают из корысти, предают от страха, воруют из нужды, развратничают от пресыщения. Посылка, а за ней логическое следствие. Если бы все было не так, то и дедукция с большей частью криминалистики оказались предметами вовсе бесполезными. Самая безнадежная вещь на свете – ничем не мотивированное извне преступление. Поэтому, я думаю, так плохо поддаются расследованию дела, связанные с маниакальными правонарушениями. Потому что здесь дедукции нужно отталкиваться от темного и изначального у человека внутри, а не от того, что побудило его снаружи.