Я все еще стоял в жарком поту, когда Наташа прошла очень быстрым и крупным шагом мимо моей потаенной, приоткрытой чуть стеклянной дверцы, но я не выбежал вслед за ней. Так и остался на запасной лестнице. В голове у меня царил полный бедлам, и я пока ничего не мог привести в порядок, чтобы осмыслить увиденное.

Понемногу меня отпустило. И вопросы немедленно закружились каруселью в несчастном моем мозгу. Зачем приходила? И почему к Юрасику? И почему шептались? И не просто шептались, а чуть ли не как старые друзья или как старые любовники, давно все порешившие меж собой. Но, с обратной стороны, всплывали и утешительные ответы. Ведь была же драка, и спровоцировал ее Юрасик. И никто другой, как Тошка, эту драку начал. И Наташа, как умная женщина, зашла по-хорошему уладить конфликт на будущие времена. И видно, ей удалось, раз Юрасик, как ручной зверек, вышел ее провожать и гудел мирно на прощание. Вообще, с чего я взял, будто в номере они оставались наедине? Может, присутствовала и Вика, и никакой тайны нет и в помине, а мне только показалось. Из-за чувств моих к Наташе и из-за каверз нынешнего утра. Но тут последние мои доводы потерпели крушение. Потому что теперь по тому же коридору и к той же двери неспешно и уныло плелась Вика, в купальнике и в зеленом парео, повязанном вокруг шеи, так, чтобы получилось нечто вроде легкого платья. Интересно, она-то откуда взялась? Впрочем, не важно откуда, а только в номере ее не было. Я вышел навстречу девушке.

Вика ойкнула и отпрянула от меня в испуге, прижала руками свое импровизированное платьишко к телу, будто хотела защититься от нечестивых взоров маньяка-насильника. Но тут узнала, что ее преследую именно я, и извинилась.

– Ничего, бывает. Я вовсе не думал вас пугать. А просто сторожил, когда вы пройдете, – немного солгал я, но не рассказывать же ей о Наташе. Об этом вообще нельзя никому рассказывать. Пока нет ясности, по крайней мере.

– Вы к нам? – неловко спросила Вика, сделав неопределенный жест в сторону люкса.

– Я к вам, в смысле – к тебе, – пояснил я, подразумевая, что вовсе не намерен заходить.

И поманил девушку за собой на пожарную лестницу. Я устал до чертиков и потому как можно короче и доступнее передал Вике инструкции инспектора Дуэро.

– А я в настольный теннис хотела поиграть, – разочарованно пожаловалась Вика. – Ладно, теперь буду до вечера сидеть в номере.

– И напрасно. Я поиграю с вами. Тем более инспектор велел нам держаться друг друга.

– Правда? А вы умеете? Я, между прочим, играю хорошо, – похвасталась Вика (господи, хоть что-то она может делать хорошо!).

– Нормально и я играю. Может, не ас, но нормально. Тем более получите удовольствие от победы. – Не думаю, что Вике в ее игрушечном мире часто доводилось одерживать достойные победы над мужчинами, так что предложение было соблазнительным.

– Ну тогда мы можем встретиться в холле через час, – предложила девушка, и я счел место и время приемлемыми для себя.

Но прежде чем попрощаться, я сказал еще нечто, ради чего, собственно говоря, и шел:

– Вика, знаете что? После игры давайте послушаем ваш диктофон, все равно инспектор его отберет. У вас, вы говорили, остались нужные батарейки.

– Давайте, – охотно откликнулась Вика. – Я потихоньку его захвачу с собой, тем более что Юрий Петрович наверняка проспит до ужина, как сурок.

Здравая идея, хорошо хоть, что Вика понимает: ни к чему Талдыкину видеть всякие там диктофоны даже и теперь. Еще раз обменявшись заверениями о встрече через час, мы расстались.

Я отправился к себе передохнуть. Но это только сказано о физической, материальной части моего существа. Тело растянулось и расслабилось сначала в ванной, потом на широченной кровати, слишком большой для моей одинокой фигуры. А вот душевная, ирреальная моя составляющая, тревожно носилась или витала там, где вовсе нет никакого пространства, и не могла найти себе места и покоя. И все из-за Наташи. Я никак не мог угомониться мыслями. Она и Юрасик не шли у меня из головы. Я чувствовал, что начинаю уподобляться Тошке Ливадину с его законспирированной ревностью по любым мелочам, но ведь Тошка-то имел на это право! А я никаких прав не имел. Формально я состоял при Наташе заботливым другом, иногда на посылках, иногда для душевных бесед на неопределенные темы скуки ради, и еще очень редко служил могилой для откровений. Но ревность, как и любовь, существовали во мне помимо моей хваленой сильной воли. Как существует в теле подагра или насморк, хочешь – не хочешь, но есть. Вопрос только, как относиться к их присутствию, замечать или игнорировать. Я вовсе не склонен был, однако, считать себя ни «тварью дрожащей», ни, тем более, «право имеющей». Потому что там, где речь заходила о правах, воля непременно утрачивала свою чистоту и вступала в отношения и зависимость от внешнего к ней мира. Поэтому ранее только я сам и определил себе постороннее положение в своей любви к Наташе, не желая добиваться зеленого винограда и ленясь усилий. А теперь многое изменилось. И из-за смерти Ники в том числе. Я пока не собирался составлять явную конкуренцию Тошке, чтобы в честном соперничестве умереть или победить. Просто выпустил свое чувство из клетки, где умышленно его держал взаперти все это время, и далее был намерен полагаться исключительно на случай. В эти короткие мгновения у пожарного выхода я понял вдруг, чего хочу. Не знал только еще, как именно я хочу этого. Станет ли мне больно или плохо, а может, и наоборот, хорошо, это не имело никакого значения. Что-то вроде движения ради движения, когда оставаться на месте уже нет желания и повода. Никина смерть навела меня невольно на размышление, что для человека, причем абсолютно любого, все может окончиться разом и по непонятной причине, и дело тут не столько во внезапной смерти, сколько в нереализованных возможностях, отложенных на потом. Когда никакого завтра уже не будет. А я именно что по собственной прихоти жил этим завтрашним днем и был очень глупым святым, полагавшим свое бегство из «сегодня» за личное благо. Если я хочу любить Наташу, то и буду. В конце концов, чувство внутри меня касается только меня одного. И я открыл клетку. И, разумеется, вместе с ослепительной любовью, наружу выбралась дурманящая ревность. Зачем Наташа ходила к Юрасику? Внезапно в моей памяти всплыл эпизод с Тиграном Левановичем, хотя это было уж совсем ни при чем. Самое простое: Наташа ходила к Талдыкину объясняться, – что наверняка удовлетворило бы постороннего слушателя моего рассказа, – это самое логичное предположение я все же не принимал до конца. Потому что я в отличие от вас, только начавших вникать в мою историю, слишком хорошо знал Наталью Васильевну Ливадину, в девичестве Кузнецову. Но и об этом чуть позднее, в своем месте.

Полоса покоя, как и время, отпущенное на отдых, подошли к концу. Нужно было выбираться в холл, а оттуда – уже к столикам для пинг-понга, мирно, в тенечке, расположенным в дневное время прямо на лужайке у воды. Место открытое, но и в стороне от основных путей, что пролегают между пляжем, извилистым бассейном и пунктами удовлетворения желудочных потребностей. Мы видели всех и все видели нас, но никто не мешал друг другу, и никому ни до кого не было любопытного дела.