Лайк с Симоновым как раз ностальгически курили на перроне перед отправлением, хотя совершенно свободно могли покурить и в купе. Но вот захотелось… Есть что-то в этом — постоять у вагона, поглазеть на снующих туда-сюда пассажиров и носильщиков, проникнуться, пропитаться атмосферой близкой дороги. Даже Швед, никогда в жизни не куривший, бросил на столике свой неразлучный ноутбук и выполз наружу. Ефим умотал за пивом; Ираклий, Арик и Димка Рублев остались в вагоне.

Приблизившись, Лариса Наримановна оставила локоть джентльмена, чему тот, похоже, сильно обрадовался, поскольку тут же перехватил букет обеими руками.

— Билет показывать? — насмешливо осведомилась ведьма.

— Здравствуйте, Лариса Наримановна! — заискивающе расшаркался Симонов.

— Привет, Лариска, — буркнул Лайк. — Я думал, ты улетела.

— А куда мне спешить? Тут, понимаешь, московская ночь зовет, назавтра вагон пустует, а я из аэропорта в аэропорт попрусь? Привет, Симонов.

Повернувшись к спутнику, ведьма что-то быстро затараторила по-итальянски. Тот обреченно кивал.

— Седьмое купе мое, — предупредила она, вновь перейдя на русский. — Если кто успел занять — пусть выметается.

— Свободно твое купе, — поморщился Лайк. — Вселяйся. И носильщику подскажем, не беспокойся.

Лариса Наримановна в сопровождении джентльмена скрылась в вагоне; на полу тамбура прикорнули несколько алых лепестков.

Спустя пару минут трусцой прирысил упомянутый носильщик. На его тележке одиноко и несколько сиротливо красовался небольшой кожаный чемоданчик.

— В седьмое купе, — небрежно двинул ладонью Лайк, а Симонов немедленно полез в карман за средней тяжести купюрой, каковую барским жестом протянул носильщику когда тот спустя минуту выскочил из вагона. Носильщик невнятно поблагодарил, вцепился в тележку и неизменной трусцой ускакал назад, к вокзалу.

Вскоре и Ефим явился. Ему пакеты с пивом и прочей дорожной снедью несли четверо субъектов весьма уголовного вида. Невзирая на достаточно субтильное телосложение Ефима смотрелась эта компания отнюдь не комично. Иные не знают людского страха и знают себе подлинную цену.

А там и проводница попросила в вагон — отправляемся, мол.

Отправились. Первое время непонятно было — или это поезд скользит вдоль перрона, или перрон вдоль поезда. Но вскоре легкое покачивание вагона убедило: перрон остается. Перроны вообще незыблемы, как Москва. Или как Киев. И только поезда, вечные странники, прибывают к ним и убывают от них, не зная покоя и отдыха, от ремонта до ремонта, а когда-нибудь — до свалки или металлорезки.

Обычной вагонной стартовой суеты в неполном СВ практически не было. В ночном поезде постели стелят заранее, а в дневном они обычно не нужны. Здесь постели в запаянных пластиковых пакетах на всякий случай были разложены по полкам. О билетах в этом вагоне и с такими пассажирами речь не шла. Чаю никто не хотел, а захотел бы — так на то присутствовал Арик Турлянский, дока и гурман по части чая, да и Димка Рублев знал толк в древнем напитке. В общем, одна проводница сразу куда-то слиняла, а оставшаяся тихонько закрылась в служебном купе и носа наружу не казала, что всех вполне устроило. Кавалера Ларисы Наримановны ненавязчиво перевели в горизонталь — дабы не отсвечивал. «Клубом» назначили пятое купе, центральное. Тут и собрались попить пивка в ожидании очередного гостя.

Об очередном госте вскользь упомянул Лайк. Значит, гость точно пожалует.

Арику Турлянскому вообще иногда казалось, что Лайк видит ближайшее будущее очень отчетливо, чуть ли не посекундно. И даже начинал догадываться, что маги уровня Лайка, Артура-Завулона или того же Пресветлого Гесера это будущее сами же во многом и создают. И необъяснимое желание Лайка ехать дневным поездом, и периодические визиты Светлых, и музыкальный ночлег в «Ассоли», и залетный вампир, и даже спутник ведьмы Ларисы Наримановны — это все частички гигантской мозаики будущего, которую Лайк и остальные высшие Иные неторопливо и со вкусом складывают, ревниво следя, чтобы выложенное ими оказалось не тусклее, чем у соседей. А молодняк вроде Ефима и середняки вроде Шведа, Симонова или самого Арика — в сущности, тоже частички мозаики. Ну, в лучшем случае — эдакие подносчики снарядов, то бишь цветных кусочков стекла. Сознавать это было немного грустно, но Арик понимал и то, что осознание — первый шаг на пути от стекляшки в чужих руках к тем, кто сам складывает мозаику. И догадывался о том, что покуда очень плохо представляет себе длину этого пути и то, насколько путь тернист.

Интересно, думал когда-нибудь о подобном простецкий парень-Швед? Или разгильдяй-Симонов? Или Димка Рублев? А ведь задумаются когда-нибудь. Если только не укатает их старое, как мир, противостояние Тьмы и Света. Арик знал, как много Иных гибнет — и в результате этого противостояния, и просто от жизненных каверз да передряг. Возрастной рубеж в два-три века пересекают единицы из сотен. Тысячелетнего возраста достигают единицы из тысяч. А о большем и думать-то как-то жутко. Сколько может быть лет Пресветлому Гесеру или Артуру-Завулону? Вернее, даже не лет. Тысяч лет!

Ираклию и Ларисе Наримановне наверняка больше двухсот, но меньше тысячи. Но насколько больше двухсот? И насколько меньше тысячи? Поди угадай! Арик по людским меркам уже старик, близилась его первая сотня. Но иногда общаясь со своими ровесниками или людьми моложе лет на десять-двадцать он чувствовал себя пацаном. Неразумным, наивным и неопытным. Мудрость приходит, когда знаешь, что конец близок. А если впереди века — остаешься… ну, пусть не пацаном, но в принципе молодым. Душою и, разумеется, телом. Себя Арик ощущал законсервированным в возрасте примерно сорока лет. Никаких особых изменений, кроме возросшего магического мастерства. Но умение творить более мощные заклинания и манипулировать внушительными потоками Силы отчего-то не добавило житейской мудрости. Тем более поражала легкость, с которой корифеи уровня Лайка спрыгивали со своих заоблачных высей на одну ступень с Ариком и без проблем общались на равных. Придет ли это умение когда-нибудь к Арику? К Шведу, Симонову, Рублеву, Ефиму? К тому времени разница в возрасте между Ариком и Ефимом станет настолько несущественной, что никто о ней и не вспомнит. Это сейчас Арик старше; фактически — впятеро, морально — вдвое. Швед и Рублев как раз вплотную подошли к возрасту собственной консервации; Симонов проскочил этот возраст лет пятнадцать назад и, судя по поведению, законсервировался вполне успешно.

Эх, думы… Думы тяжкие, думы дорожные…

Поезд изредка гремел колесами на стрелках, покидая Москву.

Швед наконец угомонился и отлип от ноутбука. Ввалился в клубное купе, сграбастал бутылку темного «Афанасия» и умостился рядом с Ариком, сидящим в уголке. Лайк валялся на этой же полке; напротив Симонов, Ираклий и Ефим спорили о преимуществах украинского пива перед российским. Что касается Рублева, то он залег в дальнем купе почитать свежекупленную на вокзале книгу Енё Рейто. Арику спорить о пиве не хотелось, поскольку он придерживался справедливого мнения: «Гинесс» не переплюнешь. Лайк меланхолично молчал — видимо, в ожидании пресловутого гостя.