Эта «подпольная школа» принесла нам огромнейшую пользу. Она быстро сделала из нас настоящих виртуозов диагностики, но дело было не только в этом: каждое утро у нас происходили удивительные знакомства с новыми людьми, пусть даже большинство этих встреч были мимолетными. Новая привычка – ставить диагнозы всем подряд – быстро стала нашей второй натурой: мы не могли удержаться и изучали знаки на ушах у всех, с кем пересекались наши пути, – мы всматривались в ушные раковины родственников, друзей и преподавателей, рассматривали уши соседских торговцев и просто прохожих, оказавшихся рядом с нами на пешеходном переходе в ожидании зеленого сигнала светофора. Мы по-настоящему на это подсели.

Очень скоро тот самый двойной вопрос, которым мы задавались в самом начале этой авантюры, всплыл снова, только на этот раз он был как никогда острым, и избежать его было уже нельзя: можем ли мы и следует ли нам полностью делиться наблюдениями?

Во-первых, мы делали свои наблюдения украдкой, и они были лишь поверхностными, так что в случае подозрений на серьезные заболевания возникала необходимость в более тщательном обследовании. Во-вторых, разные места и обстоятельства по-разному подходят для объявления важных новостей: одно дело узнать о наличии у себя опухоли, пускай и доброкачественной, в тихом и спокойном кабинете врача, который всячески старается обнадежить, и совсем другое – услышать об этом от незнакомцев на переполненной платформе метро.

И правда, не все пациенты одинаково реагируют на свои диагнозы, и крайне сложно понять, в каком именно виде лучше всего им сообщить о проблеме.

Представьте себе следующую ситуацию: как-то солнечным днем мы, расположившись на террасе кафе, ели мороженое. Молоденькая официантка со светлыми стянутыми в узел волосами выглядела уставшей, озабоченной, ее явно тяготила какая-то проблема. Даже любезная улыбка, не сходившая с хорошенького лица, была явно натянутой и не могла скрыть того, что девушка чем-то сильно огорчена. Когда она наклонилась над нашим столиком, чтобы взять лежащие поверх чека деньги, нам тут же стала понятна причина такого ее состояния. На внутренней поверхности уха, у самого основания – в области, отвечающей за голову, – красовалась ярко-красная точка: в этот самый момент наша официантка страдала от мигрени. С противоположной стороны, в верхней части ушной раковины, то есть на «приборной шкале», управляющей маткой, была отчетливо видна венка, что говорило о застое крови: у девушки были месячные, которые частично объясняли ее мигрень, а также, судя по всему, указывали на гормональный дисбаланс. Как мы должны были поступить? Следовало ли нам отвести ее в сторону и рассказать о своих наблюдениях, избавить от боли, надавив на нужные аурикулярные точки, и порекомендовать немедленно обратиться к врачу? Или же, наоборот, не нужно было ничего говорить, чтобы она не посчитала наше вмешательство грубым и назойливым? Разумеется, мы с Леонидом всегда делали выбор в пользу первого варианта, он нам казался единственно верным. В остальном же дело в подходе, которому следует уделять особое внимание, корректируя его в зависимости от обстоятельств.

Оглядываясь назад, я невольно улыбаюсь, вспоминая о том, как наивны мы были. Однако мы никогда в себе не сомневались. Мы все больше и больше увлекались иглоукалыванием и отдавались ему со всей страстью.

Нам казалось, что эта методика заслуживает стоять в одном ряду с фармакологией и другими методами облегчения боли. Чтобы любой врач, особенно в экстремальных условиях – в море или посреди пустыни, на заснеженной горной вершине или на глубине трехсот метров под землей, – смог позаботиться о своем пациенте в критической ситуации без дополнительных лекарств и других медицинских принадлежностей под рукой. С этой точки зрения искусство владения методикой воздействия на аурикулярные точки обладает очевидной, ни с чем не сравнимой ценностью.

Первым делом мы обратились в свой университет: предоставили руководству солидное досье, которое было довольно радушно и с должным интересом принято, однако вскоре мы поняли, что решение зависит не от ректора университета, а ни много ни мало, от министра образования. Наше досье было переправлено в министерство, и там его, увы, категорически отвергли. Однако нас это не остановило.

Вскоре мы уже сидели в приемной министерства в пятиэтажном здании в центре Москвы. Огромные окна были частично закрыты тяжелыми, покрытыми пылью темно-красными шторами. И без того мрачная атмосфера стала еще более тяжкой, когда нам ясно дали понять, что министр встречаться с нами не будет и даже никто из его подчиненных с нами разговаривать не станет. И все же мы продолжали настаивать на своем. «Может, вам обратиться прямо сразу к премьер-министру, раз вы уже здесь?» – съязвил наш собеседник, поставив тем самым нас на место.

Какое-то время мы были в замешательстве и не знали, что делать дальше. Тем не менее сломить нашу решимость не удалось – мы проделали весь этот путь не для того, чтобы сдаться при первом же препятствии. Пока я пыталась как-то собраться с мыслями, в поле моего зрения попала просторная приемная, и взгляд наткнулся на очень хорошенькую молодую блондинку. Она была глубоко погружена в чтение какого-то документа. Внезапно она наклонила голову, чтобы поправить очки, и полоска света упала на одну из ее ушных раковин. Мой глаз, натренированный за все эти месяцы, мгновенно заметил ярко-красную точку, говорившую о мигрени.

Совершенно не догадываясь, к кому я обращаюсь – мной двигала лишь клятва заботиться о ближних, – я подошла к ней и как можно тише пробормотала: «Должно быть, у вас просто раскалывается голова, так ведь?» Она посмотрела на меня в изумлении. «Да, просто разрывается на части! – воскликнула она. – Но как вы узнали?» Я объяснила ей в двух словах систему аурикулярных точек, а затем, с ее разрешения, надавила на ту, что заметила. Ее боль прошла за считаные секунды. Чтобы усилить эффект, я закрепила на ее ухе, в этой самой точке, небольшую спиралевидную иглу (как уже упоминала ранее, я всегда ношу несколько таких игл с собой).