в столовую. Народ непонимающе смотрел на нашу суровую процессию. Мужики молча встали за моей спиной. Ну, раз уж я кельда…

— Дорогие жители! Произошло событие, не укладывающееся в рамки наших привычных представлений. Заболевание, от которого Миша был исцелён, имело ещё и психическую составляющую. И она неожиданно дала рецидив. Мы пытались исправить ситуацию, чтоб спасти его… — бабушка подорвалась со своего места с криком «Миша!», Света с Валентиной бросились её поддерживать. — Мама! Не кричи, он жив! Только… Галюня, зайди! — в столовую зашла Галя со свёртком в руках. — Это Миша.

Началось форменное светопреставление, крики, слёзы и массовое офигение.

Марина сама подошла ко мне:

— Госпожа баронесса! Я могу вам помочь?

— Ой, Мариша, это так классно было бы! Маловат он ещё для полностью искусственного питания.

— Я вам и на ночь могу сцеживать, в бутылочку. У меня есть.

— Посмотрим. Я малышей восемь лет назад последний раз видела.

— Давайте, я его сейчас покормлю.

Мы забрали Мишку у плачущей бабушки, и Марина пристроилась в своём уголке, где были сооружены специальные детские стульчики для Мирошки с шоколадненькой зеленоглазой Кирой, и в коляске спала Аришка.

О, боги, я надеюсь, что в этот раз всё будет хорошо.

ВЫХОД В ЛЮДИ, БОМЖИ И…

Новая Земля, Иркутский портал — наш остров (ну, и дорога, конечно же), 36.06 (октября).0001

К тридцать пятому октября дорога промёрзла настолько, что можно было уже выехать на гружёной телеге, и мы начали собираться к порталу.

Мы решили сместить время нашего приезда в Иркутск с шести вечера (по времени Иркутской стороны) на полдень — так и так скоро придётся переносить, день-то на Старой Земле на убыль пошёл, некомфортно. А нам, по большому счёту, всё равно.

На подъезде к портальному выходу я порадовалась, что бомжатское засранство присыпано снежком. Лес стал чистым и прозрачным. Памятные загаженные палатки стояли там же. Только на этот раз они были вовсе покосившиеся, сильно примятые снегом, с раскрытыми, словно раззявленные рты, входами. Полу одного из распозённых говнюшников трепал ветер. Вокруг лежал нетронутый наметённый снег.

Вова нахмурился и пошёл чрез сугробы к неподвижному лагерю. Я потопала следом. Мало ли.

Не знаю, что они пили — отравились ли, или просто ухрючились до беспамятства и помёрзли — но спасать тут было уже некого. Восемь холодных, давным-давно окоченевших трупов. Вовка сунулся, хотел было проверить пульс, но я его остановила. Зачем? Я же вижу. Мертвы давно и бесповоротно.

— Хоронить будем? Или пусть волки сожрут?

Муж на минуту задумался:

— Оставь пока, пусть лежат.

У портала, на удивление, сидел Лёня. Увидев нас, подскочил, страшно обрадовался! Мужикам прямо так очевидно не хватало рукопожатия… Что-то придумают вместо или нет?

— Я смотрю — небо прояснило, снег лёг. Думаю — наверно сегодня-то приедут! Прямо как чувствовал, что вы пораньше будете! Мать мне ещё объявления дала, новые вон развесил. Заказов столько накопилось, целая очередь!

— Так это ж здорово!

Пока они обсуждали дела-заказы и перегружались (помните: рыбная ловля, охота, собирательство — три кита нашей нынешней экономики), я пошла к фургончику, угостить дежурную девушку ягодкой и занести письма. Внутри пахло… прямо фу. Пахло от побирушек, набившихся в маленький фургончик едва ли не десятком. Сколько влезло. Или сколько есть? Помните, ещё летом меня жутко раздражали невнятные личности, шарахающиеся у портала, выпрашивающие «что-нибудь покушать» и иногда «в телефончик посмотреть». В отличие от бомжей, им удалось не сдохнуть. Но, прямо как та стрекоза, зиму они вовсе не ждали. И решили, что тёплый фургон — отличное решение! Некоторые даже спали, завалившись на лавках. И под лавками. Зашибись!

Сердитая дежурная угрожала открыть дверь и запустить мороз. Пф-ф-ф… за её дверью был ещё довольно тёплый сентябрь…

Я во всю ширь распахнула двери со своей стороны:

— А ну, вышли отсюда!

Десять пар глаз уставились на меня, не двигаясь с места. Неубедительно, что ли?

— Живее, пока я мужа не позвала!

— А что, даже погреться что ли нельзя? — раздался от самой перегородки осипший голос. О, боги… если раньше они были похожи на не очень опрятных случайных прохожих, сейчас это были уже натурально ханыжки. Ну, блин, дышать нечем… Я выглянула из-за фургона, отыскивая взглядом мужа:

— Вова, выкинь этих лахудр отсюда!

И они всё равно сидели до последнего, пока в фургон не заглянул раздражённый Владимир Олегович. После этого некоторые (узнав его) постарались выскочить, а некоторые наоборот — начали орать лихоматом, цепляясь за столы, лавки и прочие предметы. Я поняла, что ещё немного, и он начнёт выкидывать этих дур по кускам — и немного снизила им бодрости. Дистанционно.

Вова выволок четверых вяло что-то бормочущих клошар, откидывая их куда-то за спину. Я порадовалась, что на руках у него рабочие перчатки. Выкинем потом. Пятой, судя по всему, в дуплину пьяной, он выдал пинка (не особо сильного, но ей хватило, чтобы на раскоряку пробежаться метров двадцать и улечься в сугробе.

— Сдохнет ведь…

— По́херу мне! Какая-то херня будет мешает моей жене дела делать! Спасибо пусть скажут, что сразу не убил.

Дежурная, до этого сердито пшикающая освежителем воздуха в своём уголке, осторожно притихла. Вова ушёл дальше решать серьёзные мужские вопросы, я только успела крикнуть:

— Перчатки смени! Провоняет всё!

Он махнул, мол — ладно, и я зашла в МФЦ.

Ну всё пропахло, едрид-мадрид!

— Людмила Сергеевна, вы мне освежитель катни́те, я тут тоже побрызгаю. И со своей стороны всё же откройте, пусть выветривается.

Операторша распахнула свои двери и начала активно обмахиваться каким-то журналом:

— Вы не представляете, ужас какой-то! Ведь повадились ходить, днём и ночью. Сидят, даже выпивают иногда тут. Спят. Дерутся! Я же ничего поделать не могу!

— По-хорошему, вам с этой стороны тоже сотрудники нужны.

— Говорят, будет что-то. Решается вопрос со ставками, с финансированием.

— М-гм. А вот вам гостинец, клюковки попробуйте. И пи́сьма.

— Ой, спасибо! — она и правда обрадовалась, спрятала баночку в шкафчик. — Я сейчас проверю, кажется, для ваших тоже что-то было… — дежурная копалась в ящичке с корреспонденцией, а мысли у неё, видать, всё возвращались к тому же: — А ведь помню я этих женщин летом, буквально месяц назад. Ну вполне же были на людей похожи…

— Вы не забывайте, это у вас месяц. А у нас четыре таких прошло, времени для деградации у них было навалом.

— И верно. Что-то я не подумала… Вот, шесть писем для вас! — она вложила письма в передвижной лоток и подала его на мою сторону. — И, главное, мы уже с ребятами из полиции обсуждали: на улице же запахи из мира в мир практически не проникают? А здесь… То ли это с замкнутым помещением связано, то ли с чем… Эти ещё ничего, а вот если настоящие бомжи приходят — сразу приходится на улицу выходить. Там такая вонь — хоть топор вешай.

— Больше не придут.

Дежурная насторожилась:

— Почему?

— Перепились и помёрзли. У нас уже минуса́, до десяти градусов днём. Ночью, поди, и до пятнадцати доходит. Хватило, видать. Мы сейчас шли — всё, лагерь уже снегом завален, все окоченевшие.

— Ой-ё-о-о-ой… На-а-адо же… — сердобольно схватилась за щёки Людмила Сергеевна, только что воинствовавшая против тех же самых бомжей.

— А как вы хотели? Дикий мир. Подъездов, чтобы забраться и в тепле переночевать — нет. Каждый должен заботиться о себе. Не прошли естественный отбор.

— Да-да… — она покачала головой. — Я и этих ругаю, а совсем выгнать… Я же могу наружную дверь заблокировать, не впускать их, — заговорщицки сообщила мне она, — а вот, рука не поднимается… Всё думаю — околеют же…

Я вышла из фургона. Муж что-то обсуждал с подошедшими с той стороны незнакомыми мужиками. Не буду в разговор влазить. Клошары копошились в сугробе за кру́гом, куда улетела пьяница. Что-то меня кольнуло. Пойду-ка посмотрю.

Вы не поверите, они её раздевали! Ту самую бабу, которой Вова дал пинка. Она была вполне ещё жива, хотя и с отбитой жопой. Эффект получился такой, как будто она спину здорово сорвала. Теперь баба лежала и хрипло выла, сопротивляясь своим товаркам, решившим, что «умирающей» одежда уже не нужна, а им вот подутеплиться — в самый раз!

— А ну, стоять! — у побежавших разом отнялись ноги; по-осеннему мелкие сугробы в процессе их возни смешались с крошками земли, сухих листьев и прочего, и теперь в этой грязной снеговой каше сидели девять вонючих баб; на открытом воздухе эффект был