полуприкрытых окон, заставляло волосы Луши сиять темным золотом. Лицо ее раскраснелось, на лбу блестел пот и налипли легкие прядки. От ресниц на румяные щечки ложились тени, а рот походил на нежную розу, и упрямые складки рядом с ним разгладились.

Взгляд баюна скользнул ниже, вдоль стройной шеи и округлого, крепкого плеча, обтянутого влажной тканью — и остановился на груди, такой упругой и нежной.

Баюн потянулся вверх и вперед. Извернулся, тяжело вспрыгнул на столешницу под зеркалом. Увидел Лушин живот, теряющийся в пенной воде. И понял, что погиб. Что никогда уже не увидит ничего лучше и прекраснее.

Он напрягся, подобрал лапы и, вытянув по-беличьи хвост, одним прыжком сиганул в корыто. Взвились брызги.

Луша взвизгнула.

Возмездие было стремительным. Девушка-детектив ухватила баюна за шкирку и выбросила из корыта. Он шмякнулся на пол, с шерсти потекла вода, лапы разъехались… И Василий совершенно безобразным образом приземлился на пузо, чувствуя себя унижённым и оскорбленным, как герой писателя Достоевского.

Луша бранилась, Василий выл. Были в его плаче обертоны, от которых падали в кусты калины и сирени под окнами, засыпая на лету, ласточки, воробьи и синицы, задремывали на ходу бабы с пустыми ведрами, и широко зевнув и перестав обиженно греметь цепью, прикорнул башкой на собственные лапы синеглазый волк.

Но, похоже, Луша была слишком зла, чтоб заснуть. Рулады Василия ее не взяли.

— Да как ты!.. Как ты!.. Мог⁈

Она швырнула в Василия единственным, что при ней было — скомканной, взмыленной мочалкой.

Попала. В бок.

Это было не просто унизительно. Это было… это было… обидно! Словно Луша попрала его лучшие чувства. Все, что Василий хотел выразить к ней: восхищение красотой, благодарность за ее заботу, нежность — все она перечеркнула этим ударом. Покусилась на святое. Не токмо на мужское достоинство — на кота!

Он тяжело собрал лапы, понурил хвост, пошел и выбросился в окно.

Снаружи спружинила трава, по-вечернему густая и влажная. Василий прикусил ее, вкушая горьковатую скорбную сладость узких и широких листьев. Порскнули в разные стороны кузнечики и прочая живность. Солидно разбегались рыжие муравьи. Один укусил Василия за мягкую подушечку лапы.

Баюн с мявом подпрыгнул. Совершенно невозможно скорбеть над погибшей гордостью в таких обстоятельствах. Деревня!

Он пошкандыбал прочь. От горящего золотым окна и свороченной занавески. Луша ненавидит его, мочалками кидается. Жизнь кончена.

Он, сильный духом. Благородный… кот… просто обязан уйти. В никуда. Пусть жалеет. Пусть ей будет стыдно. Пусть плачет в подушку по ночам, что прогнала его…

Ветер сушил, холодя, мокрую шерсть, наверху с потемневшем небе орала летучая мышь. Василию стало не по себе.

Все легенды о летучих мышах, услышанные им из разных мест, все байки о вампирах из глупых книжек, смен в санатории и оздоровительном лагере, из трепа под пивко и глупых песенок обрели эфемерную плоть…

Мысль дорисовала летающего подельника бизнес-бабки, который точно следит за Василием и не упустит подходящий момент его вернуть. И опять эти гладиаторские смертоубийства… Никогда!

Гордый баюн развернулся и стремительно понесся к дому. Звяканье волчьей цепи прозвучало для него райской музыкой. Он бы и переночевал в будке, не займи ее волк всю целиком.

Но с Лушей баюн мириться не собирался! Уж слишком сильно была ранена его мужская гордость. И кошачья.

Василий тосковал, Василий метался. Большую часть дня он просиживал в амбаре, пением заставляя мышей ходить строем с соломинками на плечах между сусеками и кубами прессованной соломы.

— Уйми ты уже своего красавца! — рявкнул на Лушу Северинович. — Все окрестности от его воя страдают. И петух вовремя не кричит. А у нас тут, между прочим, дело новое. Международной, можно сказать, важности.

Он воздел указательный палец, а в левой руке покачал папочку с тесемками цвета юной травы.

— Давай ознакомься.

Из амбара доможил извлек баюна, пригрозив служебным несоответствием, и сказал, что снимет с довольствия, если помощник детектива нумер 13 бис немедленно не займется срочным расследованием.

Василий гордость проглотил и потянулся в контору. Ему и самому уже бузить надоело, и по Луше он соскучился в край.

А та сделала вид, будто они и не ссорились. Сразу перешла к делу.

— У Кощея лягушка пропала. Так, инструкции по поездке в Навь.

Лушка зашарила в многочисленных бумагах по столу.

— А, ты же все равно читать не умеешь!

Василий возмутился и пробежался по избе с воплем «мря-а-у!..» — но почти сразу же взял себя в руки.

— Умеешь? — догадалась Луша. — Ну ладно. В нави все просто. Еды-воды не пей, даже если уговаривать станут, подарков не принимай. Смотри, чтобы в вещи чего не подбросили. И живность тамошнюю не жри, даже мышей.

Василий презрительно фыркнул. Как же, станет он жрать всякую гадость! А за вещами он присмотрит. Ни одна мышь не проберется.

Отправились они к Калинову мосту на пограничной реке Смородине с утра по холодку. Волка не взяли. Не желали-с Кощей видеть волка.

Василий все пялился из коляски, искал отличие Яви и Нави, этого берега и того. На первый взгляд не нашел. И тут лес, и там лес. Ну, может, по левому берегу погуще. Наблюдениям помешала река. Уж больно сильно текучая, почти черная вода смердела смородиновым листом. Хоть чай из нее заваривай.

Хотя… Луша же сказала не пить. Василий ощупал взглядом сумку с припасами, привязанную к заднему сиденью. Ну хоть с голоду они не умрут. Да и позавтракали плотно.

Мотоцикл заглох и лихо затормозил у края моста.

— Все, — сказала Луша. — Дальше на своих двоих. А тебя я понесу.

И забросила сумку на плечо.

Но на своих двоих идти не пришлось. Их встречали. Удивительно красивый, стройный мужчина в черном, закутанный в черный плащ, свесился с такого же красивого вороного, чтобы восторженно поцеловать Луше руку.

Девушка-детектив покраснела. А Василий испытал искреннее желание искусать красавца, сбросить с коня и растерзать когтями. Не смел какой-то левый мужчина его Луше руку целовать!

Но он даже песней усыпить наглеца не мог — они тут пропажу искать приехали, а не разборки устраивать.

Чтобы отвлечься, Василий отвернулся к двум поводным конями, которых держали слуги: неприметные, тающие при взгляде в упор, и тоже одетые в черное, но качеством попроще.

Зато все кони были одинаковыми, вороными, с длинными хвостами и гривами, свисающими до аккуратных копыт. Черные шкуры блестели, под ними перекатывались мускулы. Кони словно сияли на ярком солнце. Всхрапывали, и из ноздрей их вырывалось теплое дыхание.

Василий пожалел, что у него нет яблока или морковки,