Очевидец-рабочий»

7

...По пыльной Асканийской дороге потянулась из Каховки гурьба людей. Где-то среди них брели Сикач с младшим сыном. Это шли батраки, нанявшиеся в экономии Фальцфейна.

Фальцфейн имел в Таврии двести тысяч десятин земли и триста тысяч овец. Он платил батракам меньше всех, а работать у него было еще хуже, чем у Трубецкого. Но что было делать? Снова голодный год и цены на рабочие руки упали так низко, что Фальцфейну, владевшему машинами, оказалось выгоднее убирать хлеб вручную.

Люди шли, полные горьких, щемящих сердце дум.

А в это время у Фальцфейна собиралось большое общество. Хозяин принимал департаментскую комиссию, прибывшую из столицы обследовать нужды края.

За столом, уставленным всем, чем только богата земля, шла речь о неурожаях, о засухе, о голоде.

Владельцы крупнейших в округе имений писали доклад в Петербург. Федор Эдуардович Фальцфейн, отпивая из бокала, поданного ему слугой — бенгальским негром — и поглаживая против шерсти ручного леопарда Линду, сидевшего у его кресла, продиктовал заключительную фразу: «Засуха — это зло, которое человек бессилен устранить».

— Ничего не поделаешь, господа, климат... степной климат, — развел руками Фальцфейн.

Так главные виновники многих бед, обрушившихся на южные степи, искали и нашли виновного.

В былые и не очень далекие времена в степях произрастала обильная растительность. Степи знали и тень деревьев, и прохладу вод. Но вот с половины прошлого столетия, как хищники, ринулись туда помещики, капиталисты, кулаки. Одно стремление овладело ими — сразу превратить в деньги, акции, в банковские счета все соки богатейших земель, лежавших в низовьях Днепра, на побережье Азовского и Черного морей.

Еще Успенский, Чехов рисовали образы этих разорителей богатств отчизны и поднимали против них свой голос.

Рыщет по землям лесогубитель — владелец книжки чеков. У Антона Павловича Чехова по «Степи» — а степь эта южная — в погоне за барышом кружит хищник Варламов, у которого десятки тысяч десятин земли, сотни тысяч овец и огромные деньги.

Не Мордвинов ли это или Панкеев?

Алчные стяжатели накладывали печать опустошения на всю природу — разрушали почву, губили ее плодородие. Земля варварски эксплуатировалась. От густого травяного покрова ничего не оставалось.

Озабоченные наживой, помещики уничтожали самое большое богатство степи: топор гулял по лесам, по массивам, стоявшим часовыми на водоразделах.

Степь оголилась. Безлесье. Безводье.

И на бескрайних просторах прочно поселились жестокие засухи.

За сорок лет после реформы 1861 года засуха повторялась пятнадцать раз.

Тоскливая, унылая, опаленная солнцем, ветрами, песками лежала земля. Она высыхала. Чернели только поля — даже не узнать, что сеяли. Люди выходили собирать лебеду, но часто и лебеды не было.

В Таврию приезжали комиссии департамента земледелия.

Комиссия, побывавшая в тогдашнем Днепровском уезде, писала: и поля не родят и сады не плодоносят.

Чиновники царского департамента смогли высказать одно соображение: трудно заглянуть в будущее этих мест, но можно опасаться, что пройдет несколько десятилетий — и здесь будет только голая безлюдная пустыня. Земля, приговоренная к смерти! Не впервые выносился этот приговор.

Еще в 1845 году академики Бэр и Гельмерсен утверждали: «Таврические степи по своему климату и недостатку в воде всегда будут принадлежать к самым беднейшим и неудобовозделываемым местностям».

Владимир Ильич разоблачил корни «ошибок Бэра, ошибок всех чиновничьих оценок». Он писал в 1907 году о землях Таврии: «Непригодным в значительной своей части этот фонд является в настоящее время не столько в силу природных свойств... земель, сколько вследствие общественных... свойств, обрекающих технику на застой, население на бесправие, забитость, невежество, беспомощность».

Ленин видел грядущее этих земель, когда падут оковы царизма и крепостничества.

8

Весенний полдень. Окраина Каховки. Среди песков спиной к солнцу стоит седой сгорбленный старик в потертом сюртуке. Маленькое лицо его кажется высушенным.

Ветер развевает всклокоченные волосы старика, рвет полы сюртука. Чтобы не упасть, он схватился за ствол сосенки... Сосенка мертва, кругом торчат засохшие, безжизненные деревца. И сам он кажется деревом, сломленным бурей. Худая желтая рука, обхватившая тонкий ствол, трясется. Деревцо согнулось и издало какой-то жалобный звук, словно последний вздох.

Три года назад старик посадил здесь деревья. Было это в ту самую весну, когда его изгнали из земства.

Но прежде чем поведать печальную историю этого агронома восьмидесятых годов, нужно вспомнить, как алешковские пески стали сыпучими, переметными.

Вдоль левого днепровского берега на сто сорок верст растянулись пески. Они начинаются подле Каховки, идут на юг и в устье реки заканчиваются Кинбурнской косой. Их более ста пятидесяти тысяч десятин. К ним примыкают пятьдесят тысяч десятин супесков. Некогда это были серые плодородные пески — богатые земля. Еще начало XIX века застало здесь травянистую, песчаную степь. Но хищническая распашка и пастьба в разгул огромных помещичьих стад уничтожили травостой, разбили почву, сделали ее подвижной. Лишенная покрова, она стала добычей ветров.

На эти пески и до 1861 года, а особенно после реформы, помещики сселяли десятки тысяч местных крестьян и переселенцев из черноземных губерний.

Нелегко было людям, переселенным и оставленным на произвол судьбы, приспосабливаться к новым местам. Потомственные хлеборобы, они знали черноземы и на новых землях хозяйничали как на черноземах. Но земля даже семян не возвращала. Люди пробовали сеять, бросали и опять начинали. Добыть хлеб стоило таких же страшных усилий, как и добыть воду. К колодцу шли за пятнадцать — двадцать верст.

Упорные и сильные люди — переселенцы — осваивали и обживали новые места. Их земли были словно островки, окруженные огромными пастбищами, которые вытаптывали стада помещичьего скота.

Чем дальше, тем сильнее пески разрушались, становились все более страшным бичом трудового степняка, пожирали его хлеб и его труд. За четверть века, с 1843 по 1886 год, пески занесли пятнадцать тысяч десятин посевов, а в последующие пятнадцать лет они «поглотили» почти в два раза большую площадь.

Агроном Днепровского уездного земства, о котором идет речь, был из местных крестьян. Счастливый случай дал ему возможность получить образование. Он понимал страшную угрозу, которую представляют алешковские пески, если их движение не будет остановлено. Много лет он без устали твердил об этом, ездил к губернатору, обращался в Петербург. Агроному отвечали:

— Занимайтесь службой. О важных делах есть кому и без вас беспокоиться. Существует министерство государственных имуществ. Оно думает