экватор и опять вошли в Северное полушарие. Дул ровный попутный ветер. Он смягчал тропическую жару, погода стояла теплая, мягкая и приятная. Стаи летучих рыбок взлетали на воздух вокруг кораблей. Моряки, отдохнувшие на Нукагиве, работали усердно и охотно.

В свободное время офицеры «Надежды» развлекались рассказами француза Кабри. Крузенштерн заставил его вымыться, постричься, побриться, одеться в матросский костюм. Но, когда он начинал говорить, все удивлялись диким суевериям этого европейца.

Он твердо верил в колдовство и разные заговоры. На груди у него висел волшебный талисман, который он надел перед отъездом с острова для того, чтобы Крузенштерн не бросил его в море. Талисман состоял из кожаного мешочка, в котором лежали два свиных зуба. А чтобы талисман действовал верней, он положил в мешочек еще маленький медный крестик.

Он был глубоко убежден, что только благодаря этому талисману Крузенштерн оставил его на корабле.

Моряки особенно охотно слушали его рассказы о том, как он разными волшебными способами старался извести своего врага — Робертса.

— Эй, Кабри, — просили они его, — расскажи нам, как ты нагонял на Робертса болезнь.

— Да, я решил нагнать на Робертса болезнь, — начинал Кабри. — Для этого мне нужна была его слюна. Я пошел к Робертсу и притворился, что хочу помириться с ним. Он пожал мне руку. Тогда я угостил его гнилым бананом. Банан был горький, и Робертс начал плеваться. Один его плевок попал на траву. Я сейчас же сорвал листик с плевком и отнес к себе в хижину. А там у меня уже был припасен волшебный порошок, который я достал у жреца, живущего в морае. Я смешал слюну Робертса со щепоткой порошка, зашил смесь в мешочек, сплетенный из древесной коры, и зарыл потом этот мешочек в землю. Человек, слюна которого зарыта вместе с волшебным порошком в землю, начинает болеть и в конце концов после долгих мучений умирает.

— Ну что же, Робертс заболел?

— Нет! — печально восклицал Кабри. — Но я знаю, отчего он не заболел. Он сам волшебник, и на него никакое волшебство не действует.

Во время этого плавания между Нукагивой и Гаваями произошла неприятная история с Федором Толстым. Крузенштерн давно уже неодобрительно относился к дерзким проделкам молодого графа, но тут Толстой выкинул штуку, которая окончательно вывела капитана из терпения.

Толстой вез из Бразилии обезьяну. Обезьяна смешила весь экипаж любовью к подражанию. Она бродила за Толстым по пятам и делала все, что делал он: тасовала карты, разливала вино по бокалам, сосала трубку. Этим граф воспользовался для злой шутки.

Однажды утром вместе с обезьяной вошел он в капитанскую каюту. В каюте никого не было. Толстой взял лежавший на столе лист чистой бумаги, полил его чернилами и ушел, оставив свою обезьяну в капитанской каюте.

Через полчаса Крузенштерн, зайдя к себе в каюту, увидел там обезьяну, которая сидела на столе и аккуратно поливала чернилами его судовой журнал, лист за листом. Все драгоценные записи капитана о путешествии были испорчены. Их нужно было писать заново.

Крузенштерн сразу догадался, чьи это проделки. Он вызвал к себе Толстого и объявил ему, что на Камчатке высадит его на берег.

7 июня с корабля увидели землю. Это был самый южный и самый большой из Гавайских островов. Раньше всего заметили огромную гору Мауно-Лоа, возвышающуюся посреди острова. Вершина ее была скрыта в облаках.

В конце дня, перед сумерками, моряки увидели лодку, плывшую к «Надежде». Все выбежали на палубу встречать гостей.

В лодке сидели двое — мужчина и женщина. По виду они совсем не отличались от жителей острова Нукагива, но одеты были лучше: кроме юбочек, на них были еще рубашки из желтой бумажной материи. Они привезли с собой для продажи несколько дюжин кокосовых орехов, гроздь бананов и довольно тощего поросенка.

Впустив гостей на палубу, Крузенштерн вызвал Кабри, надеясь, что французу, знавшему язык жителей Нукагивы, удастся сговориться с гавайцами. Кабри заговорил очень бойко, но гавайцы ничего не поняли. Оказалось, что хотя и жители Нукагивы и жители Гаваев полинезийцы, но говорят они на разных наречиях. Гаваец, с недоумением выслушав Кабри, вдруг заговорил на ломаном английском языке.

— Кто вас научил говорить по-английски? — спросил Крузенштерн, совсем сбитый с толку.

— У нас в деревне есть английская церковь и белый жрец, — ответил гаваец. — Он велит нам ходить в церковь, учит говорить по-английски. А кто не ходит в церковь, у тех он отбирает землю.

Крузенштерн понял, что речь идет об английском миссионере.

Минуло уже двадцать шесть лет с тех пор, как Кук открыл Гавайские острова, и восемнадцать лет с тех пор, как их посетил Лаперуз. За это время в жизни гавайцев произошли большие изменения.

Приступили к торговле. Крузенштерн приказал принести два топора и маленькое зеркальце. Гаваец презрительно сморщился и сказал, что этого мало. За такую цену он даст два-три кокосовых ореха, не больше. Крузенштерн прибавил еще топор и еще зеркальце, но гаваец и на это не согласился. Он рассказал, что к их острову каждый год подходят несколько европейских кораблей и все они привозят топоры, зеркальца и бусы. Крузенштерн дал ему сверх того несколько аршин полотна. Это гавайцу понравилось больше. И все же он не согласился отдать поросенка. Он просил сукно.

— К сожалению, у нас на корабле нет сукна, — ответил Крузенштерн.

Он говорил правду.

— А это что? — воскликнул гаваец, хватая Крузенштерна за рукав его капитан-лейтенантско-го расшитого золотом мундира.

Крузенштерн рассмеялся и объяснил гавайцу, что он не может отдать ему мундир.

Долго еще торговались.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Наконец гаваец уступил. Он продал поросенка, кокосовые орехи и бананы за полдюжины топоров, два зеркальца и десять аршин полотна.

— Немного нам удалось купить сегодня, — сказал Крузенштерн, посылая покупки повару. — Этого поросенка не хватит и на ужин. Авось завтра повезет больше.

Но на другой день совсем не повезло. Долго не появлялись лодки. Наконец после обеда к «Надежде» подошли две-три, но гавайцы, сидевшие в них, узнав, что на корабле нет сукна, сейчас же стали грести к берегу. Из всех европейских товаров жители Гавайских островов теперь ценили только сукно.

— Миссионер запрещает нам ходить голыми и велит всем одеться в суконное платье, — объясняли они. — Вот нам и приходится все отдавать за сукно.

Это была мера, чрезвычайно выгодная английским суконным фабрикантам.

— Мы зря сюда пришли и только напрасно потеряли время, — сердился Крузенштерн. — Высадим здесь своего пассажира и завтра же тронемся в дальнейший путь.

Он позвал Кабри и велел ему