После всех исключений из списка в нем осталась… Лиза! Это Ангелина констатировала, заглянув на дно опустевшей банки.

Лизе Любовь Петровна мешала больше других. Своими придирками, пением, успехами, зрительскими симпатиями. Мы все не раз замечали, как завистливо блестели глаза костюмерши, когда Прима выходила на сцену, особенно на поклоны.

В свете Лизиных успехов в образе Павлиновой это даже не показалось странным. Лиза пела не хуже, танцевала лучше Любови Петровны, но не имела никаких шансов занять подобное место.

Этого мы с Ангелиной принять никак не могли, отвергая даже очевидные факты!

– Ну и что, что она поет лучше Любови Петровны?

– Да, и что заменить пришлось, тоже не повод, чтобы обвинять! Суетилов мог на это не пойти.

– К тому же не он придумал такой выход!

Мы почти четверть часа убеждали друг дружку в том, что Лиза безвинна, как ангел. А потом…

– Нет, Руфа, у нее был мотив для убийства.

– Да понимаю я, что был!

Пришлось признать, что даже самые ангельские ангелы бывают падшими.

Настроение это не подняло. Оставалось найти какой-то другой, более веский мотив и доказательства, чтобы реабилитировать Лизу, которая спала в каюте со всеми удобствами и понятия не имела, что две сумасшедшие актрисы устроили над ней самосуд. Если честно, то на этом суде мы больше старались в качестве защитников, а не обвинителей. Лиза – приятная девушка, и доказывать ее вину вовсе не хотелось. Если бы не факты, черт их подери! Факты – вещь упрямая, они так часто умудряются портить стройную теорию, что так и хочется о них не вспоминать.

Но и на факты есть управа. Если теория ими безнадежно испорчена, всегда можно придумать новую, которая помогла бы упрямые факты обойти, оставив с носом.

– Давай еще подумаем, – предложила я. На что Ангелина немедленно согласилась:

– Давай. Только чай закончился. И варенье тоже.

– Придется без чая.

– У меня бублики есть. И нарзан.

Под бублики и недавнее орудие самообороны (нарзан) мы подумали еще.

Оставалась месть или что-то, о чем мы не могли подозревать.

За что можно мстить Павлиновой?

Мужа она ни у кого не уводила, напротив, Вадим Сергеевич сам нашел Любочку и сделал из нее Приму.

Романов с чужими мужьями не водила. За этим старательно следил Тютелькин, очевидно, по заданию Вадима Сергеевича. Любовники бывали исключительно холостые и беспросветно глупые, вероятно, чтобы не составлять конкуренцию супругу.

Ролей ни у кого не отбирала, все роли Любови Петровны писались нарочно для нее.

Но разве мстить можно только из-за ролей или мужа? А вдруг это давняя любовь, не простившая Павлиновой расставания или того, что, не дождавшись, Люба Орлянская укатила в Москву, став Любовью Петровной Павлиновой?

Чего не дождавшись? Чего угодно – возвращения, освобождения, признания.

Вариант выглядел очень романтично, реабилитировал Лизу, но не объяснял пропажу чемодана. Было еще одно «но»: как мог этот давний возлюбленный (если таковой имелся) попасть на пароход?

Ряжская решила вопрос быстро:

– Легко! Тащил какие-то декорации или те же костюмы. Думаешь, матросы вглядываются в лица рабочих и вообще знают их? Они, кроме Суетилова и Гваделупова, вообще никого не знают. – Ангелина очень любила «вообщекать», но, за неимением других, единственное слово-паразит я ей легко прощала.

Пришлось согласиться, замечание по поводу рабочих резонное.

– Но как он оказался в Тарасюках одновременно с нами?

Пробурчав «опять ты…», Ангелина принялась придумывать душераздирающую историю о несчастной любви и преследовании парохода от самого Верхнепопинска.

– А в Верхнепопинск как попал?

– Из Москвы, – мрачно объявила Ряжская, забираясь в постель. Ей явно надоело изобретать пошлую комедию с крадущимся за пароходом по берегу влюбленным мстителем.

А я, укладываясь, вдруг вспомнила, что бывают еще сумасшедшие поклонники, те, для кого недостижимость предмета их обожания уже повод, чтобы убить. По принципу «не доставайся ж ты никому!».

Боже мой, как мы могли забыть о таком варианте?! Конечно!

Ряжская снова вылезла из постели и принялась развивать теперь эту идею. Кто еще мог попытаться вырвать шарфик у актрисы? Или попытаться отобрать туфлю? Только сумасшедший фетишист.

– Все верно, когда улетел шарфик, Любови Петровне стало смешно, но когда этот сумасшедший отнял у нее туфлю, уже не до смеха. Потому второй туфли и нет, она у фетишиста!

Несмотря на бредовость идеи, приходилось признать, что логики в ней не меньше, чем в версии о Лизе-убийце. Поскольку это позволило снять с Лизы обвинения, мы предпочли вариант с сумасшедшим поклонником. Мысль, что убить мог сумасшедший, а не кто-то из нашей труппы, приносила некоторое облегчение, хотя Любовь Петровну, как жертву маньяка, очень жалко. Вот она, оборотная сторона славы…

Но главное – упрямые факты оставались с носом! Это лишний раз доказывало, что их не обязательно подгонять под существующую теорию, зато можно создать новую, в чем мы преуспели.

К рассвету все было продумано до мелочей, довольная проделанной работой Ангелина заснула, а я все ворочалась, пытаясь понять, что не так.

Есть такие сумасшедшие, которые вырывают у актрис из рук их надушенные платочки и потом всю оставшуюся жизнь нюхают, предаваясь каким-то своим мечтам. Бывает, воруют из гримерок и сугубо личные вещи, обувь тоже. Он мог столкнуть Любовь Петровну вовсе не со злости, а почти нечаянно, в пылу борьбы за туфлю или тот же шарфик.

Господи! Сознавать, что человек мог погибнуть из-за надушенной тряпки, было невыносимо тяжело, но других объяснений не находилось. Решив озвучить эту версию Проницалову прямо с утра, я повернулась на бок и…

Ряжская еще спала, когда я уже беседовала с милиционером.

– Товарищ Проницалов, можно мне посмотреть шарфик и каблук?

– Зачем вам? – удивился моему интересу Проницалов.

– Вы считаете, что они принадлежат… принадлежали Любови Петровне?

– А кому же еще? Еще кто-то пропал?

– Позвольте? – я протянула руку за шарфиком.

С некоторой осторожностью Проницалов отдал вещественное доказательство.

Я поняла, что не ошиблась – шарфик пах… «Шипром»!

– Это не принадлежало Любови Петровне. Впрочем, как и туфля, каблук от которой мы нашли.

– Почему?