Как только британцы сформировали свой всемирный альянс, германское правительство (если бы оно понимало механизм действия стратегии) должно было осознать бесполезность всех этих прекрасных немецких боевых кораблей и безнадежную бесполезность мощной германской сухопутной армии.

Но аутизм превалировал над стратегическим мышлением, в частности потому, что немцы считали стратегическое мышление лишь своей прерогативой, – ив самом деле, Карл фон Клаузевиц, основатель современной западной стратегии, был таким же немцем, как и Сун Цзы (Sunzi или Sun Wu, Sun Tzu) – китайцем; тем самым немцы подтвердили, как другим опасно читать такие соблазнительные тексты.

Тактика важна, но более высокий уровень ведения войны – оперативный – доминирует над тактикой; в свою очередь, уровень стратегии театра военных действий, детерминированный географическими факторами, превалирует над оперативным уровнем. Таким образом, 34 километра открытого моря между Англией и Францией и огромная глубина территории России могли нейтрализовать любого самого динамичного агрессора в прошлом, этот фактор сохранился и в настоящем.

Но окончательный исход войны определяется только на высшем уровне большой стратегии, в которой все военные факторы, в свою очередь, находятся под воздействием силы или слабости союзников, промышленного и общеэкономического потенциала, который может быть мобилизован государством, и в первую очередь политической сплоченностью и качеством лидерства, как отдельных стран, так и военных союзов.

Ни одна из многочисленных тактических и оперативных побед германской армии в 1914–1918 гг. не смогла прорваться на более высокие уровни и достичь самого верхнего уровня – большой стратегии. А значит, все боевые действия не имели никакого результата, как если бы речь шла о самой плохой армии, а не о лучшей в мире.

Стратегически компетентное, не аутичное правительство должно было признать, что только германские невоенные преимущества имели ценность: ее банки, заводы и университеты могли бы и дальше беспрепятственно расти, содействуя процветанию населения и распространяя германское влияние по всему миру, как это и происходило на самом деле до 1914 года. И напротив, германскую армию можно было использовать только для обороны, а германский флот был вообще контрпродуктивным, так как он ничего не мог достичь стратегически, несмотря на свою мощь оперативного характера, в то время как само его наличие мобилизовало британцев для глобального противодействия Германии.

Теоретически Германия могла бы легко преодолеть свое фатальное стратегическое окружение британской, французской и российской империями. Совместно они были очень мощными. Но их союз держался только на боязни германской угрозы каждой из этих стран. Таким образом, наилучшим немецким ответом на англо-русскую конвенцию 1907 года, которая завершила окружение Германии, было просто отказаться от океанской военно-морской мощи, буквально пустить на металлолом линкоры или продать их, желательно – России. Это немедленно лишило бы британцев их основного мотива, из-за которого они и стали создавать глобальный союз против Германии. Что касается франко-русского альянса, то он держался только на совместных опасениях по поводу мощной германской сухопутной армии. Если бы ее численность сократили до уровня исключительно «оборонного превосходства43», то прогерманская партия при царском дворе одержала бы победу, даже если бы Французская республика сохранила бы свой политически щекотливый альянс с царской автократией.

Эти меры не разоружили бы Германию, так как даже сокращенная армия, неспособная проводить масштабные наступательные операции, могла бы отразить любое вторжение в Германию и отстоять ее территорию, включая восточные земли с их беспокойным и мятежным польским населением – своего рода германский Синцьзян.

В ретроспективе превосходно видно, что только не угрожающая в военном смысле и дипломатически мирная большая стратегия наилучшим образом отвечала бы германским интересам, ускоряя мирный подъем Германии к новым высотам культурного процветания. Но к 1907 году и даже намного раньше лучшая стратегия стала просто немыслимой для немецкой политической элиты, включая ее профсоюзных деятелей и социал-демократов в парламенте. Слишком резкий отход от ставшего уже привычным величия и военного роста оказались эмоционально невозможными после многих лет триумфального подъема.

Политически это было также невозможно из-за существовавшего национального консенсуса в пользу сильной армии и растущего флота. В бюрократическом отношении, генеральный штаб сухопутных сил и высшее командование флота при поддержке солидной части общественного мнения, пошли бы на любые меры вплоть до государственного переворота для того, чтобы остановить демилитаризацию. Германия была конституционной монархией, управлявшейся правительством, избираемым парламентом, но пронизывавший все общество милитаризм (даже всемирно известные ученые гордились своей принадлежностью к армии, занимая низкие должности офицеров запаса) придавал огромный авторитет военной элите, чье оперативное искусство действительно вызывало восхищение во всем мире (лишь позднее ее вопиющая некомпетентность на уровне большой стратегии была повсеместно признана. Логика одна и та же на любом уровне, но конкретный бой диктует решительные меры, в то время как большая стратегия предпочитает компромиссы).

Но до переворота с целью остановить демилитаризацию дело все равно не дошло, так как главное препятствие на пути принятия правильного стратегического курса было, как обычно случается, исключительно интеллектуального свойства.

Парадоксальная логика стратегии прямо противоречит обычному здравому смыслу: только в стратегии меньше может быть лучше, чем больше. Проще говоря, более слабые армия и флот лучше, чем более сильные, если последние выходят за пределы кульминационной точки силы, на которую согласна система, возникает более чем пропорциональная ответная реакция, как симметричная, так и асимметричная.

Если мощь находящейся в состоянии подъема великой державы продолжает расти, ранее дружественно настроенные соседи начинают приглядываться, союзники дрейфуют в сторону нейтралитета, бывшие нейтралы становятся противниками, а настоящие противники – старые и новые – вынуждены преодолеть свои разногласия и объединиться против той великой державы, которая слишком быстро растет. В мире независимых государств, даже самая сильная растущая держава может быть побеждена объединением ее противников, которых свел вместе именно рост мощи этой самой державы.

Каждый исторический период и каждое государство различны, и обычно это сводит на нет все аналогии. Но парадоксальная логика стратегии всегда одна и та же44. Рост мощи Китая вызывает, провоцирует сопротивление, и таким образом Китай может стать слабее на уровне большой стратегии из-за своей собственной растущей военной мощи – это парадоксальное следствие в сфере стратегии, не укладывающееся в привычные рамки здравого смысла. Мягкая и уступчивая дипломатия, свободная от надменности и готовая делать уступки на каждом шагу, может помочь на какое-то время. Но если рост военной мощи продолжается, то такая мягкая внешняя политика будет интерпретироваться как откровенное введение в заблуждение, как маскировка наращивания военного потенциала.