Лидия подошла к нему и спросила:

– Дедушка, ты хорошо себя чувствуешь?

Он посмотрел на нее, сказала Лидия, так, словно не был вполне уверен, кто перед ним. Когда она повторила свой вопрос, он просто кивнул в ответ.

Тогда она спросила:

– А куда же ты собрался, дедуля? Почему говоришь, что надо расстаться со всем этим?

Он ответил односложно:

– Никуда. Я никуда не еду.

Лидия проводила его наверх, и под конец этого пути Джон выглядел уже нормально, как всегда, но все же она разыскала меня и рассказала о случившемся.

Я попыталась расспросить Джона, и он все отрицал. Он был уверен, что и на первом этаже не бывал, но я своими глазами видела, как он возвращался по лестнице. После этого пару месяцев ничего больше не происходило, и мне удалось выбросить эту историю из головы.

А потом мы поехали во Флориду. Мы направлялись в Киссимми, к друзьям, которые купили там квартиру. Всю дорогу Джон страдал несварением, головокружением и одышкой. Он твердил, что с ним все в порядке, но я не верила. На второй день пути (мы хотели добраться за два дня – как всегда, слишком спешили) он съехал на обочину, посидел, пыхтя, а потом открыл дверцу и его вырвало.

– Джон, что с тобой? – Тут-то я по-настоящему напугалась.

– Не знаю я, не знаю! – Он кашлял и задыхался. – Элла, я не могу дышать.

Я решила, что у него развивается инфаркт, но Джон не прижимал руку к груди, не жаловался на боль в левом плече, ничего в таком роде.

Он прикрыл ладонями рот. Дыхание стало поверхностным, глаза налились слезами, голос дрожал.

– Наверное, я не смогу дальше вести фургон, Элла. Голова так и плывет. Мне страшно.

Это был единственный раз, когда Джон признался, что ему страшно.

Вскоре за нами остановился другой трейлер. Владелец, лет пятидесяти с небольшим, подошел к моему окошку и спросил, все ли у нас в порядке. (Владельцы трейлеров проявляют такого рода солидарность.)

– Мне кажется, у моего мужа сердечный приступ, – вот и все, что я сумела ответить.

Мужчина посмотрел на Джона и увидел, что тому совсем плохо.

– Вы сами за руль сесть сможете? – спросил он меня.

– Я уже лет тридцать не вожу автомобиль, не то что эту громадину, – сказала я.

– Окей.

Он сбегал к своему трейлеру и вернулся к нашему.

– Я довезу вас до ближайшего города, а моя жена поедет следом.

Так мы попали в захолустную больничку на “ручке” сковородки-Флориды. (Замечу в скобках: если можете избежать госпитализации во Флориде, упирайтесь руками и ногами. Этому штату следует зваться не “солнечным”, как провозглашает его девиз, а “землей ненужных операций”.) Какой-то засаленный шарлатан принял Джона, уложил на койку, осмотрел и заявил, что в ближайшие десять минут ему предстоит операция на открытом сердце.

– Чушь собачья! – сказал Джон, благо ему полегчало. – Ни за что.

Они попытались надавить на меня:

– Это ради его блага. Ваш муж может в любой момент нас покинуть.

Они меня до смерти напугали. Я сказала, что должна позвонить детям. Синди ответила слово в слово с Джоном. Кевин вызвался приехать на следующий день. Я сказала докторам, что ни о какой операции пока речи не идет. По крайней мере, не сию минуту.

На следующий день приехал Кевин. Джон к тому времени вполне оклемался и объявил, что готов ехать дальше.

– Я отгоню трейлер обратно в Детройт, – заявил Кевин так уверенно, как в жизни при нас не разговаривал. – А вы оба полетите домой на самолете.

Мы ныли и выли, мы оба терпеть не можем летать. Но в итоге пришлось уступить. Впервые мы осознали, что власть уходит из рук, что уже не мы отвечаем за детей, а дети за нас. Ощущение не из приятных, смею вас заверить. И когда три дня спустя “Искатель приключений” зарулил на нашу подъездную дорожку, я почувствовала себя провинившейся девчонкой, наказанной домашним арестом.

Местный врач, выслушав наш отчет, пришел к выводу, что у Джона случилась паническая атака, как это называется обычно. Паническая атака. Можете себе вообразить?

Джон расхохотался, услышав диагноз. Лично я представить себе не могла, чтобы кто-то в нашем поколении впал в панику. Тревожность – удел наших детей и внуков, но не поколения, выросшего в пору Депрессии и сражавшегося на войне. Какая еще паника, если все силы идут на то, чтобы набить брюхо и не остаться без головы?

Но теперь я понимаю: доктор угадал. Видимо, в тот момент Джон начал подозревать, что с ним происходит неладное. Мы с ним оба на самом деле были склонны тревожиться, я чаще выражала свои тревоги вслух, но Джон, как настоящий мужчина, держал все в себе. И мне представляется, что он с ужасной ясностью осознал: он действительно кончит, как его мать. Кто знает, что послужило спусковым механизмом? Но я представляю себе, как эта мысль вновь и вновь мелькала в его мозгу, пока мы продвигались по дороге во Флориду. Вполне достаточно, чтобы у человека перехватило дыхание и его стошнило у обочины. И с этого, как говорится, начались дурные времена.

Мы обедаем в маленьком кафе-барбекю под названием “Отстой” в Клэрморе. Настроение у обоих получше, в этом смысле на сэндвичи со свиным шашлыком можно положиться. Джон весь перемазался, оранжево-красные пятна соуса и свиной жир повсюду, на пальцах и на лице. Наверное, и я выгляжу не лучше.

В этой поездке мы будем есть все, что захотим. Учтите: если достигнете определенного возраста, непременно найдутся люди, которые станут вам указывать, что можно есть, а чего нельзя. Мы начинаем жизнь с молока и манки, и они бы рады так же проводить нас из жизни (только без молока, в нем холестерин, знаете ли). Это я сейчас так рассуждаю, хотя знаю, что даже с прихваченным в дорогу “Пепсидом” мы поплатимся за эти сэндвичи-барбекю и наши желудки будут гореть в аду.

– Смотрю, вы, парочка, от души наслаждаетесь, – картавит вдруг возникшая у нашего столика немолодая рыжая официантка в слишком короткой юбке.

Я улыбаюсь, вытираю соус с лица Джона, потом со своего лица.

– Еще чайку, дорогуша? – спрашивает она, уже наливая в чашку. Голос низкий и хриплый.

За всю жизнь я не слышала столько раз “дорогуша” и прочих ласковых обращений, как за эту поездку. Если вы уже пережили потрясение среднего возраста, превратившись в “мэм” или “сэра”, то, доложу вам, это пустяк по сравнению с превращением в “дорогушу”.

– Нет, спасибо, – улыбаюсь я в ответ. Смысла в вопросе и ответе никакого, она уже налила чашку до краев. – Мои задние зубы и так уже всплыли.

– Хе-хе.

Обычно я себе не позволяю ничего в таком роде, но в последнее время мне как-то все равно.

Официантка оставляет чек. Я нащупываю зажатую внизу между ног сумочку – подальше от карманников и воров, охотящихся за сумочками, и всех прочих. Выдаю Джону деньги и отпускаю его расплатиться, а сама отправляюсь в туалет. Сидя на унитазе, поднимаю глаза и вижу надпись аккуратным почерком на двери кабинки: