его окружность можно изрядно сузить, почти до нулевой. Показательно, что человек может развить собственное сознание до такой степени, что будет вправе заявить: «Nihil humanum a me alienum puto»[52].

92 Наконец мы приблизились к ядру, которое вообще не может быть осознано, – к области архетипического разума. Его предполагаемые содержания проявляются в форме образов, которые возможно понять лишь путем сопоставления с историческими параллелями. Если не распознать тот или иной материал как исторический и не подобрать параллели, то мы не сможем вставить эти содержания в сознание, и они останутся проецируемыми. Содержания коллективного бессознательного не подвластны произволу воли и ей не подчиняются; вообще, они ведут себя так, словно и не существуют, – их замечаешь в ближних, но не в себе самом. Когда содержания коллективного бессознательного проявляются, мы замечаем кое-что в наших ближних. Например, начинаем осознавать, что плохие абиссинцы нападают на итальянцев[53]. Помните известный рассказ Анатоля Франса[54] о двух крестьянах, непрерывно враждующих между собой? Некто захотел узнать причины вражды и спросил одного: «Почему ты ненавидишь своего соседа и его задираешь?» В ответ прозвучало: «Mais il est de l’autre côté de la rivière!»[55] Похоже на Францию с Германией, верно? Нам, швейцарцам, как известно, в годы Великой войны предоставилась отличная возможность читать газеты и изучать действие этого вот механизма, когда большие пушки палят по обоим берегам Рейна; было ясно, что люди усматривают в своих соседях ровно то, чего не признают в самих себе.

93 Как правило, когда коллективное бессознательное констеллируется[56] в больших социальных группах, результатом становится публичное помешательство, душевная эпидемия, способная привести к революции, войне или чему-то подобному. Эти движения очень заразительны – поистине ядовиты, ибо при пробуждении коллективного бессознательного человек перестает быть самим собой. Он не просто участвует в движении, а сам становится этим движением. Если живешь в Германии или провел там какое-то время, все потуги защититься напрасны, и немецкий дух проникает, как говорится, под кожу. Мы – люди, где бы мы ни жили, защититься можно, лишь ограничивая собственное сознание, опустошая себя, насколько получится, и лишая себя души. Теряя душу, становишься пылинкой, крупицей сознания в океане жизни, протекающей мимо. Но если остаться самим собой, то неизбежно заметишь, что коллективная атмосфера проникает под кожу. Нельзя жить в Африке или где-то еще без таких последствий. Живя рядом с желтокожими, сам мало-помалу становишься желтокожим. Этого не избежать, потому что отчасти ты един с неграми, китайцами и всеми прочими; вы – человеческие существа. В коллективном бессознательном ты схож с представителем другой расы, у вас одни и те же архетипы, а также особенности анатомии – два глаза, сердце, печень и прочее. Не имеет значения, что другой – чернокожий. Точнее, кое-какое значение это обстоятельство имеет, ведь другой, быть может, уступает тебе в исторической глубине: различные уровни мышления соответствуют истории рас.

94 При изучении народов и рас, чем я тоже занимался, совершаешь удивительные открытия. Поделюсь, к примеру, своими наблюдениями о Северной Америке. Американец ввиду того, что живет на девственной почве, как бы содержит в себе краснокожего индейца. Краснокожий, которого американец, не исключено, никогда воочию не видел, и негр, несмотря на всевозможные препоны и трамваи «только для белых», прочно вошли в американца, и постепенно понимаешь, что он принадлежит отчасти к цветной нации[57]. Это все полностью бессознательно, и обсуждать подобное можно лишь с просвещенными и культурными людьми. Это ничуть не проще, чем, скажем, обсуждать с французом или немцем причины взаимной враждебности.

95 Не так давно я провел приятный вечер в обществе нескольких утонченных людей, с которыми мы вели занимательную беседу. Меня спросили о национальных различиях, и я счел возможным ответить честно: «Вы цените la clarté latine, la clarté de l’esprit latin[58]. Это потому, что ваше мышление ущербно. Латинский мыслитель уступает в сравнении с немецким». Все насторожились, а я продолжил: «Зато ваша чувственность непревзойденна и абсолютно дифференцирована». Посыпались вопросы, и я пояснил: «Ступайте в кафе, в кабаре или туда, где поют и играют на сцене, и вы заметите крайне любопытное явление. Там хватает гротескных и циничных номеров, но вдруг случается нечто сентиментальное: мать теряет свое дитя, влюбленные расстаются навсегда, либо происходит что-то ура-патриотическое – и все принимаются рыдать. Вы вкушаете вместе сладкое и соленое. Немец же целый вечер способен объедаться сладким, тогда как французу необходима хотя бы щепотка соли. При встрече слышишь: enchanté de faire votre connaissance[59], даже если никто не enchanté, даже если все готовы послать встречного к черту. Но вас и вашего собеседника это не смущает. Однако не стоит говорить такое немцу, поскольку тот поверит в искренность этих слов. Он пришлет вам из лавки пару подтяжек и будет ждать за этот дар не только платы, что естественно, но и вашей любви».

96 Немцам вообще присуща ущербность чувственной функции, которая у них не дифференцирована. Если сказать об этом немцу, он оскорбится. Я бы тоже обиделся. Немец очень привязан к уюту (Gemütlichkeit); если в помещении полным-полно табачного дыма, но все настроены дружески, – это уютно и нельзя такой уют нарушать. Именно так и никак иначе, все четко. Вот la clarté germanique du sentiment [60] во всей своей ущербности. С другой стороны, для француза будет обидным всякое парадоксальное высказывание, потому что оно неоднозначно. Один английский философ сказал, что лучший на свете разум всегда смутен[61]. Верно подмечено, да и с лучшими на свете чувствами та же история. Чувством по-настоящему наслаждаешься, когда слегка в нем сомневаешься, а мысль, в которой нет хотя бы намека на противоречие, не убедительна.

97 Далее нам предстоит выяснить, как именно возможно приблизиться к темной области человеческого разума. Я уже говорил, что здесь помогут три метода анализа – проверка словесных ассоциаций, анализ сновидений и метод активного воображения. Начнем с проверки словесных ассоциаций[62]. Многим из вас он наверняка покажется старомодным, но раз он до сих пор в ходу, то придется о нем упомянуть. Сам я использую этот метод не с пациентами, а при работе с преступниками.

98 В ходе проверки – конечно, я повторяю хорошо всем известное – составляется список из ста, допустим, слов. Испытуемому велят отвечать на каждое произнесенное слово первым словом, пришедшим на ум. Убедившись, что испытуемый все понял, приступаем к эксперименту, причем замеряем время каждой реакции при помощи