ты, Лексеич! — всплеснул руками поп. — Что я только ни делал, а девки на Святки так и продолжают гадать! Хоть пори их!

— А как гадают? — любопытничаю я.

— Известно как — подходят к бане вечере, открывают дверь и задирают юбку! — пояснил поп, зажёвывая домашнее пиво редиской.

— И что? — живо интересуюсь я, ведь известно, что нижнего белья молодежь сейчас не носит, и если сидеть в бане, то можно насмотреться видов!

— Если банник коснётся ноги мохнатой рукой — у девушки будет богатый жених, если голой — бедный, а если мокрой — пьяница, — пояснил Герман.

— Да ладно! — поразился я.

— Известно, бабы — дуры! — резюмировал служитель культа.

Хорошо так посидели с отцом Германом. Оказывается, и культурная жизнь есть в русской деревне!

Потом взялся за планирование своего бюджета. Что я понял из маминых записей? Я не банкрот, но нищий! Может и вправду кого ещё продать из сельчан? Но это средства производства! А вот с барщины на оброк можно перевести. Хотя… вот если мои денежные запасы в утках подсчитать… Утка по семь копеек идет!

— Смотрел я твою бричку. Поправить можно, но кузнеца в деревне нет, — вечером жаловался мне Тимоха.

— Коня угробил, сволочь, — ругнулся я.

— Пороть его надо! — поддержала меня Матрена глухой фразой из-за стенки.

— И нищета задолбала! — жалуюсь я таксисту.

— Ты же хотел купить там своим крестьянам живности, чтобы не голодали, — напомнил Ара.

— На коня или вола каждой семье денег не хватит. По овце всем купить могу, по два десятка куриц. Но что курица? На один раз пожрать, и то мало будет, если семья большая, — жалуюсь я. — Реально я могу им помочь на неделю, или на три, а чтобы там прям средства производства им дать — это не в моих силах!

— Гуся дашь? — кивнул на остатки обеда Тимоха.

— Пороть! — повторила стенка голосом Матрёны.

— Да бери! А если кто будет мне перечить, то ночевать будет в бане, — негромко говорю я.

Меня услышали — раздалось громкое «Ох!» и бормотание молитвы.

— У тебя лес большой, кстати. Его продать можно! Правда недорого — в Костроме лес дешёвый, — предложил мой товарищ по попаданству.

Про лес свой я тоже уже посмотрел в маминых записях — есть, и много. Но разный. Самый ценный — сосновый, его продавать жалко, однако ценность это немалая — триста десятин. Вообще, у меня тысяча сто десятин пахотных земель, покосы заливные — тридцать десятин и ещё суходол какой-то — двести! И леса много! Кроме соснового, березовый и дубовый понемногу. Всего пятьсот десятин. Опять-таки непонятный мне «выгон» — там у меня цифра в пятьдесят десятин стоит. Усадебная — двадцать, прочая — тридцать. Итого, у меня около двух тысяч десятин земли. Для примера, у моего соседа Елисея, который был у меня с визитом, столько же земли, но народу раз в десять больше! Озерцо у меня, кстати, имеется небольшое.

Земли много, а крестьян мало, откуда взяться доходам? Смотрю записи мамы и вижу, что мы с трехсот душ в былые годы скатились до сотни. Продали большую деревню пятнадцать лет назад этому самому Велесову, когда папа на войну ушёл. С Наполеоном. Что интересно, я в теле Лешки по-французски шпарю бегло — жила у нас училка из Франции. Померла лет пять назад.

Собираюсь к своему сельскому старосте. Имя его — Иван, имеет коня, семь коров, вола и много прочей живности в хозяйстве. Двадцать пять десятин сеет. Мог бы и вызвать, но мне интересно посмотреть, как он живет. Иду с Мироном и Тимохой. А как иначе — идти-то не знаю куда! Но всё оказалось рядом, добрались быстро.

Высокая ограда, по виду новая — дерево ещё не потемнело. Мощные ворота. Стучим. Нам открывает калитку парень лет двадцати, который меня узнал, и сразу в поклон. Уважительный. Открываются ворота. Вроде минута всего прошла, как мы постучались, а уже из дома бежит тетка лет сорока пяти, не иначе жена старшины (может, и помладше она будет, тут трудно возраст, особенно у женщин, угадать) с хлебом и квасом в руках, а следом выскакивает девица, рыжая, как солнце, неся графин со стопками! Вот это сервис! Двор не меньше моего, с хозяйственными постройками, да и сам дом выглядит ухоженным.

Открывается дверь дома и по ступеням спускается мужик. Бородатый по здешней моде, в расшитой узорами рубахе, в кожаных сапогах. Ну, чисто барин!

Кланяется мне в пояс.

— Здрав будешь, Алексеей Елексеевич, — немного перевирает моё отчество дядька.

Сзади довольно крякает Мирон и язвительно хмыкает прожжённый армянин Тимоха.

— Никак ждал меня, Иван Митрофанович? — восклицаю я.

— Два месяца жду! Господь милостив, вот сподобился барина увидеть, — ещё раз отвешивает поясной поклон Иван.

Это он щас на что намекнул? Что я два месяца бухал?

Заходим в дом. На пороге мне подносят чарку водки, или что там прозрачное в графине плескается? Закусываю хлебом и кусочком сала.

— Не гневайся, барин, нет в том моей вины! Корчма-то государственная, как я могу мужикам запретить туда ходить? — отвечает Иван на мой упрёк в поголовном пьянстве в деревне. — Сейчас нас батюшка окормлять будет, он и наставит на путь истинный!

— Такой наставит, — подтверждает Тимоха, вспоминая лютый нрав батюшки.

— А по второму вопросу? — буравлю взором старосту я, ибо, второй вопрос для меня даже важнее первого.

— Да с удовольствием! Завсегда рад услужить! Только не обижайся, Лексееич, сам за кучера буду, — недобро косится он на Тимоху.

Есть у моего старосты приличная бричка, а мне край башки надо в Кострому попасть: продать кое-что, купить, да, возможно, к блудным девкам зайти. Организм требует.

— Тогда с утра и поедем! — даю команду я и собираюсь на выход.

— Слышь, шеф! Возьми и меня с собой, а? Дома жена и дети, в усадьбе Мирон замучил приказами. А я тебе коня помогу выбрать! — ноет таксист-кучер.

— Ты? Коня выбрать? — насмешливо смотрю я.

— Ей богу, не вру, проснулась у меня память Тимохи этого, а он хоть и шельма ленивая был, но коней любил. Да спроси у Мирона, я за твоим конём ухаживаю лучше, чем за родным ребенком! — горячится Тимоха.

— Ну, поехали, — нехотя