В комнате его, как обычно, было темно и тихо, но сам он сидел в кроватке. По щекам его текли слезы, он беззвучно хватал воздух широко открытым ртом. Я схватила его на руки и услышала его тихое свистящее дыхание. Я положила его животиком на колено, пытаясь выполнить прием Хеймлиха. Когда-то меня саму спасли таким образом, но на этот раз ничего не вышло, я только еще больше напугала ребенка, и он стал еще сильнее извиваться от страха. Прибежал муж, провел пальцем по задней стенке горлышка сына, ничего не обнаружил, подхватил его на руки и выбежал из дома. Мы поехали в госпиталь.

Когда через десять минут я вбежала в отделение скорой помощи, прижимая сына к груди и слушая его дыхание, я крикнула: «Он очень плохо дышит!» Мой крик не произвел особого впечатления на медсестру, сидевшую за стойкой. «Это, наверное, стридор», – сказала она, не отрываясь от компьютера. Стридор – это, как я узнала позже, высокий свистящий звук, который возникает при сужении дыхательных путей. Но медсестра видела, что у моего ребенка нормальный цвет лица, а я заметила, что он стал лучше дышать, – к моему удивлению, холодный ночной воздух пошел ему на пользу. Когда пришел врач, сын начал кашлять. Это был такой же лающий кашель, который я слышала из детской всего полчаса назад. «Какой знакомый кашель! – радостно сказал доктор. – Мне даже не надо осматривать ребенка, чтобы поставить диагноз». Это был круп, отек гортани, вызванный вирусом. Круп может быть легким или тяжелым, в зависимости от степени сужения дыхательных путей. Круп приводит к характерному кашлю, а сильный кашель приводит к стридору и затрудненному дыханию. Помимо того, что он был, как выразился доктор, «средней тяжести», это был типичный круп, появившийся у ребенка, который выглядел абсолютно здоровым, когда его укладывали спать. Холодный воздух – это традиционный метод лечения крупа. Сыну стало лучше от прогулки по пути в госпиталь.

В ту ночь я легла спать очень поздно, сказала я врачу, и еще не спала, когда ребенок начал кашлять. Если бы я уснула, то могла бы не услышать этот тихий лающий кашель перед тем, как развился стридор, и я бы не обнаружила, что ребенок не может дышать. Я не стала договаривать мысль и не сказала, что, наверное, этот приступ мог убить мальчика. Но доктор все понял без слов. Нет, объяснил он мне, это, конечно, пугающая болезнь, но мальчик вдыхал достаточно воздуха, чтобы не умереть от удушья. Ему было бы плохо, он бы сильно испугался, но до утра он бы точно не умер.

Спустя несколько дней я случайно встретилась с одной мамочкой, чей ребенок часто играл с моим на детской площадке. Это была молодая, неутомимая женщина, но на этот раз она выглядела усталой. Она сказала, что у ее дочки круп и она уже несколько дней кашляет по ночам. Она рассказала мне, что еще один, знакомый нам мальчик, который занимался в том же спортивном манеже, что и наши дети, уже неделю болен крупом. Потом я узнала, что многие дети, занимавшиеся в том же манеже, заразились тем же вирусом.

Другие матери тоже рассказывали о своих детях, болевших крупом. Они кашляли до рвоты, кашляли всю ночь и не могли уснуть; матери тоже кашляли до слез, и чем дольше был приступ кашля, тем сильнее он становился. После того как моего сына полечили в госпитале, он болел еще пару дней, но больше не кашлял, и стридор не вернулся. Он оправился от крупа быстро, а я – нет. Если он не лежал рядом со мной в кровати, то я спала с прижатым к уху динамиком монитора. Я плохо спала еще несколько месяцев.

Моего мужа очень интересовало, что это за слово – круп. Он считал, что оно звучит архаично и напоминает о болезнях, которыми дети страдали очень и очень давно. Само слово, как я выяснила, родилось из звукоподражания кашлю, а в его определении мне почудился призрак, который долго меня преследовал: «Воспалительное детское заболевание гортани и трахеи, проявляющееся резким гулким кашлем и часто приводящее к быстрой смерти». Именно эта возможность быстрой смерти мешала мне спать по ночам. Однако в онлайн-издании «Оксфордского словаря английского языка» с определениями, написанными в 1765 и 1866 годах, было сказано о разнообразии крупа и его понимания со времен гомеровской Греции до двадцатого века. Тот круп, который приводил к быстрой смерти, вызывался дифтерией и сейчас в нашей стране не встречается – после введения вакцинации против дифтерии в тридцатые годы. У моего сына был вирусный круп, который французы отличают от дифтерийного крупа, называя его ложным крупом. В то время как от дифтерийного крупа умирают 20 процентов заболевших детей, смертельный исход при ложном крупе наблюдается редко.

«Антибиотики, вакцины – все это как путешествие во времени, – написала мне той весной моя подруга. – Ты возвращаешься назад во времени и предупреждаешь катастрофу, но кто знает, насколько необратимо ты тем самым изменяешь будущее? Я люблю своих детишек и возвращаюсь во времени, вакцинирую их, чтобы предупредить катастрофу, которую могу увидеть, но я рискую катастрофой, которую не могу видеть». Конечно же, это та подруга, которая в стихах пишет научную фантастику. Я-то прекрасно понимаю, что она хотела сказать. Я видела одну серию «Звездного пути», в которой звездолет «Энтерпрайз» летит через разлом пространства-времени и сталкивается со старым кораблем, который был уничтожен много лет назад. Внезапно «Энтерпрайз», сугубо мирный научный корабль, превращается в военное космическое судно времен окончательного поражения в битве с клингонами. Так как новая реальность замещает старую мгновенно, только один член экипажа, женщина с уникальным отношением ко времени, понимает, что что-то пошло не так. Она объясняет капитану, что на том корабле, вероятно, есть дети и что никакой войны на самом деле нет. Когда экипаж корабля из прошлого понимает, что они могут предотвратить идущую войну, не допустив ее начала, просто вернувшись в прошлое, они героически возвращаются в прошлое, чтобы умереть.

Я поняла, что каждый день, проведенный с ребенком, – это своего рода путешествие во времени. Каждый раз я мысленно заглядываю вперед, думая, что я могу дать и что получить от ребенка в будущем. Я вожу его в детский сад, где он узнает о микробах и правилах поведения; с тех пор, как он научился говорить, он все время спрашивает, что бы с ним стало, если бы он не научился мыть руки и ждать своей очереди. Но даже если я не делаю ничего, я все равно понимаю, что необратимо изменяю будущее. Время движется вперед курсом, который навсегда изменяется от того, что я ничего не делаю.

В течение нескольких ночей, пока сын болел крупом, я сидела у его кроватки и держала его в положении сидя, пока он спал, чтобы ему было легче дышать. Большего я для него сделать не могла. Тогда я путешествовала во времени назад – во всяком случае, я воспринимала это так, – преодолевая разлом пространства-времени, в то чувство, которое могла испытывать мать, ребенок которой страдал ложным крупом, который в любой момент мог оказаться смертоносным дифтерийным крупом. Я думала о матерях из книги Дефо «Дневник чумного года», которые, как рассказывали, умирали после смерти их детей – не от чумы, а от горя.

* * *

«Черкесские женщины, – писал Вольтер французам в 1733 году, – с незапамятных времен передавали оспу своим детям, когда им не исполнялось еще и полугода; они делали на руке ребенка разрез и втирали туда пустулу, осторожно взятую от другого ребенка». Это были женщины, которые делали прививки своим детям, и Вольтер горько сетует по поводу того факта, что «супруга какого-нибудь французского посла» не привезла этот обычай из Константинополя в Париж. «То, что заставляет черкешенок придерживаться такого обычая, каковой представляется странным другим, – писал Вольтер, – это побуждение, свойственное всем: материнская любовь и личная заинтересованность».