— Моим детям нужен не другой отец, а тот, что у них уже есть. И я не собираюсь прыгать из одного долгого брака в другой. Понимаю, почему для тебя это было важно, но я хочу крепко стоять на собственных ногах. Конечно, когда-нибудь я обо всем забуду, но явно не скоро. Может, пройдут годы, прежде чем Хадсон и Дейзи снова заговорят с Майклом. Как я могу забыть обо всем, если им приходится нести в себе боль его предательства? У меня не может быть все хорошо, пока не станет хорошо у них, поэтому я застряла в этом жалком режиме ожидания.

— Знаешь что, Лора? Тебе сорок семь, а я все еще пытаюсь понять, как мне быть счастливой, если ты страдаешь. Матери мечтают, чтобы их дети были счастливы, но от нас мало что зависит. Мне так хотелось, чтобы у тебя было все, чего мне недоставало: замужество на всю жизнь, крепкая семья. Но не в моих силах дать тебе это. Мы не можем контролировать, что чувствуют наши дети и что их ждет на жизненном пути. Наверное, нам стоит меньше думать о счастье, а больше — о стойкости, прививать детям упорство и позитивный настрой. А вот счастье они найдут или не найдут сами, от нас это не зависит.

Я пристально смотрю на маму: ей семьдесят шесть лет, в детстве ее бросил собственный отец, в тридцать пять она овдовела и осталась с двумя малышками на руках, но продолжила работать, защитила докторскую по компьютерным наукам, добилась признания как новатор в своей области, воспитала троих детей и стала гордой еврейской бабушкой. В жизни она ценит то, что имеет, а не то, чего лишена. Я точно унаследовала от нее стойкость, и, надеюсь, мои дети — тоже.

* * *

Через несколько дней я отвожу Хадсона в аэропорт: сын летит в израильский лагерь. Четыре дня я проведу без детей, так что сразу отправляюсь на побережье Нью-Джерси — поживу у моей подруги Лорен неподалеку от пляжа. Никто не поддерживает меня так, как она. Хорошо, что рядом с ней не придется держать лицо: моя боль ее не пугает.

В первое утро мы отправляемся на велосипедах в йога-студию, а оттуда — в ближайший ресторан на поздний завтрак. Я было уперлась — катаюсь я так себе, но Лорен уговорила опробовать ее пляжный велик. И вот я качу по деревянному настилу набережной, лавирую между взрослыми и детишками, которые тащат за собой игрушки в красных тележках, и думаю, что еще никогда не испытывала подобного удовольствия. Строители свистят нам вслед, когда мы пролетаем мимо, и я весело машу им в ответ. Я признаюсь Лорен, что готова к любому вниманию, которое только удастся получить, а она смеется и подтрунивает: «Давай-давай, вон сколько у тебя новых дружков». В последний раз я чувствовала себя такой молодой и свободной лет в двадцать. Дети в лагере, пристроены и заняты, и несколько дней мне не нужно заботиться ни о ком, кроме себя. Полное отсутствие каких-либо ограничений и ответственности кружит голову.

Мы нежимся на открытой веранде, едим маффины и пьем зеленый смузи. Соседний столик занимают двое мужчин. Оба загорели дочерна и похожи на ящериц. Они как минимум на двадцать лет старше нас. Мы с Лорен любим погреть уши, даже если говорят о ерунде, но их беседа — просто зашибись.

— Не понимаю, что творится с Джиной. Она потратила все сбережения на искусственные сиськи, а теперь только и жалуется, что у нее нет денег. Не стоило ей это затевать, — произносит один.

— Ну, знаешь ли, рак, — скорбно отвечает другой.

— Конечно, она не виновата, что пришлось делать двустороннюю мастэктомию. Но если не можешь позволить себе импланты, нечего и рыпаться.

— Ты бы по-другому запел, будь на ее месте Марла.

— Что правда, то правда. Ее бы я понял.

— Джину ты не взял бы даже в китайский ресторан или на шоу комиков. Ты ее никуда не водишь.

Поначалу, слушая их, мы с Лорен притворно закатывали глаза, но теперь я смотрю на нее с ужасом. Эффект от велопрогулки, дыхательной практики и бикрам-йоги испарился. Я паникую и покрываюсь холодным потом.

Садясь на велосипед, я заявляю:

— Останусь с Майклом. Что-нибудь да придумаю. Страховка Джины не покрывает пластическую операцию, возможно, потому что муж ее бросил. И теперь этот скот с пошлым загаром не отведет ее хотя бы на ужин и стендап? Кстати, ненавижу стендап. Я так не могу. Неясное будущее — это не для меня. Не остается ничего другого, как вернуться к Майклу. Даже не знаю, с чего я решила, что справлюсь.

— Лора, это были отвратные мужики. Обещаю: ты найдешь себе первоклассного, — успокаивает она.

— Нет, я отлично знаю, что случается с женщинами моего возраста. Разговор ужасный, но он открыл мне глаза, вернул к реальности. — Я отрицательно мотаю головой. — Зачем покупать корову, если можно пить молоко на халяву? Меня бросили. Я немолодая. Не смогу создать с мужчиной семью — и в придачу к моим обвисшим сиськам и плюшке на животе он получит троих детей! Таких, как я, — пруд пруди. Мы противимся гравитации, пытаемся выглядеть так, будто на что-то сгодимся, но мужики видят нас насквозь.

Смущенные, мы молча крутим педали. Через несколько часов, когда лежим в шезлонгах на пляже, Лорен убеждает: надо отправить фото в бикини ухажеру № 2, это меня взбодрит. После той злополучной ночи мы перекинулись парой сообщений на прошлой неделе. Я намекнула, что с пятницы на субботу свободна — потом надо забрать Джорджию из лагеря. Не знаю, зачем мне после таких сложностей проводить с ним еще один вечер, но все равно хватаюсь за любую возможность. Целый час я пытаюсь сделать классные селфи и принимаю соблазнительные позы, от которых мы с Лорен задыхаемся в приступах смеха. В итоге снимаю свои стопы: пальцы в песке, на ногтях ярко-розовый лак.

Я настаиваю, чтобы Лорен отправила похожую фотографию мужу, который сейчас на работе. Он отвечает, что песок выглядит белым и чистым. Мы просто умираем со смеху и решаем, что в положении брошенной есть свои плюсы: мои пальцы взывают к сексу, ее — просто оттеняют белизну песка. А вот и № 2: пишет, что хотел бы оказаться со мной на пляже и что у него целую вечность не было нормального отпуска. Я немедленно принимаюсь бомбардировать его сообщениями. Подначивания Лорен и бутылка вина, которую мы распиваем на ее террасе, делают свое дело и придают мне храбрости. Я делюсь с ним дурацкими пляжными селфи