Что стоило ему подумать и свести воедино двоих людей у одной-единственной точки – у гаражей?!

А еще говорят, мозги от старости усыхают…

Не усыхают! Крепче становятся!

А у Алеши один кисель под фуражкой полощется…

Талгат вздохнул, похлопал участкового по плечу и потопал к своей подвальной каморке, где Алия, наверное, уже плов приготовила. Или мантов навертела…

Алеша поднял голову вверх и посмотрел на темное кухонное окно сороковой квартиры.

Ну кто мог заподозрить в гражданке Губкиной такие следственные таланты?! Меньше чем за сутки связала – как носок, право слово! – все концы воедино и вывела на канистру. Расколола пышнотелую Татьяну и приволокла вместе с бутылкой в опорный пункт, пред его, Алеши, светлые очи…

А ведь на следствии молчала сирота, как зомби. Глазищами стальными хлопала и твердила: ни сном ни духом, где папа водку взял.

И про гараж ни гугу.

Темнила!! Влепить бы ей за противодействие да сокрытие… Сколько нервов начальники истрепали…

Алеша зашвырнул окурок в урну, почесал в затылке, сдвинув фуражку, и решил: не пойду. Не пойду сегодня виниться. Завтра загляну в книжный магазин, куплю Агату Кристи (детектив про мисс Марпл) и презентую бабе Наде.

У нас, конечно, не Сент-Мери-Мид, но участок тоже занимательный. И таланты повсеместно встречаются. Баба Надя свой околоток не хуже английской мисс знает, так что аналогия с книжкой будет уместна…

Надежда Прохоровна Губкина не знала, какие хвалебные мысли рождала в лейтенантской голове. Своих забот хватало. С коробкой длинного, похожего на расцветшее бревно торта «Сказка» она спешила к дому и на ходу изобретала достойные провокационные уловки, способные выманить Софью Тихоновну из затворничества и прекратить наконец (!) пытку романсами.

В пакете, что несла она в другой руке, пованивал кусочек французского сыра, ароматно пах пучок бананов и тряслась бутылка мадеры.

Наверное, приступ закрытой двери лучше начать словами:

– Ой, Софа, посмотри, какой я сыр купила! Тот иль не тот? Я вечно названия путаю…

На помощь в исследовании покупок Софья Тихоновна обычно отзывалась. Не бывала такого, чтоб не ёкнула добрая душа…

А Софья Тихоновна уже сидела в кресле. Заставила себя встать, когда ноги озябли и появились мысли о Геркулесе.

Пугливые мысли. Софье казалось, что о коте она тоскует больше, чем о сестре.

Не прыгнет котик ей на колени, не свернется клубком, согревая… Не запоет кошачьи песни…

Нет! Встань, Софья! Грех горевать о полосатом друге, когда Клавдии больше нет!

Софья Тихоновна села в кресло, поставила на подлокотник шкатулку, ту, что мама успела выбросить из окна пылающего дома, и погрузила, перебирая, пальцы в прошлое.

Две броши-камеи, нитка бус из янтаря, агатовые серьги… В отдельной бархатной коробочке золотой крестик с рубиновой капелькой по центру.

Как хорошо, что не поддалась на уговоры Клавдии и не продала это в голодные девяностые! Как здорово – оставила! Ведь выжили. Хватило на поддержание жизни круп и маргарина.

А память осталась…

– Софочка, выгляни на минутку! Я тут сыр купила… Дорогой. Да с плесенью… Ты не посмотришь, может, выбросить, а?

Софья усмехнулась. Сыр, наверное, французский. Лакомство.

Милая, милая Наденька. Софья любила ее не меньше сестры. А иногда казалось – больше.

Ярчайшее воспоминание детства связано именно с ней…

Софье было десять или одиннадцать лет. Лето. Мама снова лежала в больнице, и Соня жила у старшей сестры.

Домой пришла с работы Надя:

– Эх, девчонки, опять нас на сенокос везут! В такую-то жару, делать им больше нечего!

– А куда вас везут, Наденька? – спросила тогда Соня.

– В деревню, – с досадой чуть ли не выплюнула слово Надежда. Молодая румяная крановщица в коричневом сарафане и нарядной блузке в синий горошек. Для нее слово «деревня» никакой притягательности не имело: вся семья оттуда родом, отец и мать в Москву в конце тридцатых перебрались, да так, по сути дела, деревенскими и остались.

А для маленькой городской девочки «в деревню» прозвучало музыкой. Какое магически притягательное не слово, понятие – деревня.

Софья ни разу в жизни не бывала там! По фильмам – видела. Голосистые – кровь с молоком! – женщины в цветастых платках сгребают вилами пышные охапки сена, подбрасывают их вверх… А там, на вершине стога, стоит белозубый парень в белой рубахе. Он подхватывает двузубой палкой пушистое, наверное, жутко ароматное сено, пританцовывая, трамбует его – дивная картина! Софья раз пять ходила на фильм Пырьева «Кубанские казаки»… На Клару Лучко смотрела с обожанием… Как здорово, наверное, сгребать сено, подтягивать за певучими женщинами песни из кинофильмов или русские народные… Пить молоко, закусывая краюхой хлеба, в тени под только что сооруженным стогом…

Надежда легко согласилась взять маленькую горожанку на сенокос.

Поездка началась замечательно. На открытом грузовике, под песни веселых работниц. Шофер пил бормотуху прямо за рулем, из горлышка – честное слово, так и было! – но от этого почему-то не было страшно. А только весело. Молодухи в разноцветных платках ругали его всяко, но парень лишь отбрехивался.

А перед самым полем машина врезалась в черемуху…

И всех сидящих в кузове засыпало черными спелыми ягодами. От них вязало язык и оставались пятна.

Сам сенокос оказался тяжелой работой. Никто не пел. Рот и ноздри забивали пыль и колкие сухие стебельки, казалось пробирающиеся всюду: под платье, майку, трусики… Тело чесалось, зудело, раздраженное стерней и потом…

Молоко оказалось теплым и жутко невкусным. Пахучим.

Потом была река. С мелким-мелким светлым песком, нежно процеживающимся сквозь пальцы ног.

И рыбки. Почти как в аквариуме Дома пионеров, только шустрые. Не поймать, не выловить…

Река смыла пыль и усталость, и на обратной дороге снова пели. Только не веселые песни, а протяжные, любовные, грустные…

Через день Софья свалилась с ангиной. Но ни о чем не жалела. Воспоминаний, впечатлений от поездки хватило не только на два страшных температурных дня, но и на долгие, долгие годы…

И очень долго Софа верила фильмам про веселую деревенскую жизнь…

– Я сейчас выйду, Наденька…

Ночью Софьюшке приснился Геркулес. Он пришел домой, долго царапался под дверью, а хозяйка все никак не могла найти ключи, чтобы отпереть входной замок: бегала по пустым призрачным комнатам, путалась в непонятных паутинных занавесках, плутала в разросшихся коридорах, причитала «Я счас, Герочка, я счас» и умоляла котика не отходить от двери…

Но Геркулес вдруг взвыл диким басистым рыком, дверь зашаталась, как будто ударил в нее лапами не полосатый зверик, а огромадный тигр…