– Пожалуй, – сказал я. – Чего доброго, в два счета вздернут и фамилии на спросят…

– Потом, когда все кончилось, стало гораздо легче. – Он усмехнулся с некоторым цинизмом. – У многих, замешанных в восстании, конфисковывали земли и имения, продавали имущество с аукциона, в том числе библиотеки. Вот тут «охотники» дедушки Шандора развернулись вовсю. Бывало, возами старые книги привозили – знаете, императорские чиновники были людьми своеобразными, библиофилов среди них как-то не имелось, и книги они ценили менее всего. И вот тут-то начинается главное, господин капитан… Однажды дедушка Шандор приехал в именьице барона Баринкая, прослышал, что тот тоже любитель книг, хотя и не такого размаха, как старый граф, – довольно захудалые были имения. Сам он в восстании не участвовал, но все эти события так на него подействовали, что он умер от удара, и вдова стала распродавать кое-какие земли и имущество – в первую очередь библиотеку, которую считала блажью супруга. Тут к ней и приехал дедушка Шандор с одним из младших библиотекарей. Ничего особенно ценного они не нашли, но дедушка наткнулся на старинную рукопись, датированную семьсот сорок шестым годом. И написана она была дедушкой покойного барона – по-латыни, тогда все образованные люди знали латынь. Дедушка тоже. Он сразу понял, что наткнулся на что-то крайне интересное. Заглавие было длинное, как водилось в те времена: «Правдивая, но тайная история графини Эржи Паттораи, художника Михала Отрокочи и их друзей, которой предстоит сохраняться в тайне неизвестное количество лет, пока стоят нынешние суровые времена». Я хорошо запомнил, я ее читал, когда нынешний граф распорядился перевести ее на венгерский – он мало интересовался книгами, но очень любил всевозможные загадки и тайны, а уж это была тайна… И Баринкай-дедушка горел теми же интересами: всякие тайные знания, зашифрованные алхимические рукописи и все такое прочее. Он со всеми ними приятельствовал: с графом Пароттаи и его юной супругой, с Михалом Отрокочи, с графом Рудольфом и еще несколькими дворянами. У них там было… ну, не тайное общество, скорее такой любительский кружок. Барон особо подчеркивал: не имеющий отношения ни к сатанизму, ни к черной магии, они все там были добрыми католиками. Просто Михал разыскал где-то старинные рукописи каких-то забытых художников и после долгих трудов освоил их умения. Он рисовал прямо-таки волшебные картины, господин капитан! Через одни можно было попасть в какие-то другие места, а люди с портретов иногда сходили в наш мир. – Он покосился через плечо на одну из портьер. – Вы ведь наверняка убедились, господин капитан, что это не сказка, а чистая правда?

– Да уж, – сказал я. – Убедился…

– Барон в одном месте писал так: «Многие из живущих могут мне не поверить, но я собственными глазами видел, как король Матяш Корвин победителем въезжал в Вену». А ведь король Матяш взял Вену аж в конце пятнадцатого века! Выходит, Михал написал и такую картину…

– Интересно, где она теперь…

– Никто не знает, – сказал Иштван. – Дело было так… Однажды барон получил письмо от старого знакомого, я так понимаю, члена этого самого кружка. Имени он не назвал – «чтобы не подвергать хорошего человека нешуточной опасности». И приехал к нему. Приехал к нему в глубокой тайне, как тот и просил, они встретились где-то в соседнем городке… И известия были самые безрадостные: над этими местами словно пронеслась беззвучная гроза. Ну, вы уже знаете то, что вся округа тогда знала: что граф Паттораи отравил жену якобы за измену, а вскоре и сам был убит при туманных обстоятельствах, что граф Рудольф и Михал убиты на дороге разбойниками, а потом очень загадочно умер аптекарь, которого связывали с этим делом, – между прочим, человек образованный, тоже член кружка. Странно погибли еще двое… Словом, их почти всех буквально выкосили. Большая часть картин Михала Отрокочи пропала неизвестно куда, у знакомого барона остались только эти две. – Он показал на портьеры. – И он клялся и божился: могила Эржи Паттораи в фамильном склепе пуста, он это проверил с помощью надежного человека, равным образом любившего и риск, и золото. И рассказывал еще, что ночью портрет оживал. Как человек богобоязненный, он испугался. Верил, что там нет никакой черной магии, но держать у себя эти картины боялся. Хотя и принял меры. Брат у него был священником, несколько вольнодумным – тогда уже вольнодумие распространялось и среди священников. Тоже интересовался всякими вещами, считавшимися предосудительными для слуги Божьего. Он и помог. Запечатал обе картины. Что-то он такое знал… Слева на раму каждой он прикрепил распятие, а справа – серебряный щиток с какой-то молитвой и монограммой, игравшей роль замка. Я так полагаю, он еще знал то ли нужные молитвы, то ли наговоры. Наговоры ведь разные бывают – и на злые дела, и на добрые…

– Вот такой? – спросил я, показав ему вынутый из кармана галифе щиток.

На лице дворецкого явственно изобразились страх и изумление:

– Он самый! Так это, значит, вы их сняли, господин капитан?

– Только этот один, – сказал я. – Когда я его заметил, он один и оставался. Крепко подозреваю, кто выдрал остальные, но это мое дело, и я с ним сам разберусь…

– Все равно получается, что вы ее выпустили…

– Ну и что? – пожал я плечами. – Ничего страшного, если подумать. Не упырь и не ведьма, в конце концов. Просто-напросто девушка, каким-то чудом прожившая в картине двести лет. Значит, почти все погибли… Интересно, кто все это устроил?

Иштван невольно оглянулся и понизил голос:

– Я так подозреваю, инквизиция… Тогда она была в большой силе. В семьсот двадцать восьмом в наших местах они сожгли двенадцать ведьм. Правда, они все были из простонародья, а со знатными, богатыми и влиятельными в округе господами решили поступить по-другому, не доводя дело до суда и костра…

Сущий фантастический роман, подумал я. Волшебные картины, секреты старых алхимиков, зловеще сверкающие в ночи кинжалы инквизиции! Но ведь я сам кое-чему был свидетелем, никак не укладывающемуся в рамки материализма, – и это, честно говоря, только раздражало и злило. Ну вот категорически не мое!

– А потом? – спросил я, только чтобы не оставлять дело незаконченным – привык все доводить до конца.

– Знакомый чуть ли не на коленях умолял барона забрать картины – хоть они и «запечатаны». Ну, барон и забрал. Судя по всему, он-то был не робкого десятка, да и всяким необычным интересовался гораздо больше, чем этот его знакомый. Повесил у себя в кабинете и, как сам писал, иногда долго простаивал перед ними, но ни разу ничего не произошло – самые обычные картины, если не знать их истории. Ну, а снимать печати он все же не решился – настолько далеко его интерес к необычному не простирался. Так они и висели у него больше ста лет. Дедушка Шандор заинтересовался в первую очередь рукописью, но вдова по какому-то капризу соглашалась продать ее только вместе с картинами. Он и купил – просила она не так уж много, и он решил, что в случае графского неудовольствия возместит своими. Только граф его похвалил и велел повесить картины у себя в кабинете. Так они там и висели очень долго. Сын графа Лайоша совершенно не интересовался ни живописью, ни книгами, но библиотеку сохранил – как фамильное достояние, понимаете ли. Даже оставил дедушку Шандора библиотекарем – правда, «книжная охота» после смерти старого графа прекратилась…