– Цирковой номер два, – сказал я. – Ни ловкости рук, ни мошенства…

Снова взял его за локоть и потащил в комнату. Он едва ноги переставлял, стал как тряпочный. Подведя его ко второй портьере, я спросил:

– А что на этой картине, помнишь?

– Девушка, красивущая… Одета по-старинному, как в кино…

– Ну, и где она? – спросил я, отдергивая портьеру до половины.

Выражение его конопатого липа описать было невозможно. Какой-нибудь великий писатель, может, и сподобился бы, но куда уж мне…

– Куда ж она девалась, товарищ капитан? – прошептал он.

– Погулять ушла, – сказал я. – Попробуй-ка простоять на одном месте двести лет, надоест…

– Шутите?

– Только у меня сейчас и охоты с тобой шутить, – сказал я. Показал большим пальцем за спину, где часть портьеры все еще была отдернута и прекрасно было видно, что Эржи на портрете нет, так что это уже, собственно, и не портрет вовсе. – Это что, шутка? – показал на отдернутую портьеру, за которой виднелись ярко освещенные солнцем деревья. – И это шутка? Или ты сам там не был, пусть всего-то пару шагов прошел?

– Да уж, на шутку никак не похоже, – растерянно покрутил он головой. – Товарищ капитан… А где ж тогда она?

– Там, – сказал я, показывая на лес. – Домик видишь? Так это ее домик, чтоб ты знал…

– А что там? – спросил он полушепотом, прямо-таки завороженно глядя на прекрасно видневшийся отсюда домик.

– Домик как домик, – пожал я плечами. – Никак не избушка Бабы-Яги, точно тебе говорю.

– Нет, вообще что там?

– Да ничего особенного, – сказал я. – Венгрия как Венгрия. С одним немаловажным уточнением: там не двадцатый век, а восемнадцатый. Паша, ты парень грамотный, восьмилетку окончил, на войну тебя со второго курса техникума сорвало. Должен в веках разбираться и знать, на сколько восемнадцатый век от нас отстоит… Знаешь ведь?

– Знаю, конечно, – тихо сказал он, чуть побледнев, так что все конопушки ярко выделялись на лице. – На двести лет… У меня еще в школе пятерка была по этим самым векам. Выходит, такие картинки у них тут висят? Которые и не картинки вовсе, а двери в старые столетия?

– И снова одно немаловажное уточнение, – сказал я. – Двери эти, правда, были как бы заперты. Правда, не обычными замками, но какая разница, если запирали надежно? Только пришел один шпаргонец и замки поснимал. Два креста и два вот таких шильдика… вернее, один, но этого хватило. – Я достал из кармана шильдик с рамы портрета Эржи и показал ему, держа двумя пальцами за острый шпенек. – Было еще два распятия. У тебя в мыслях нет, кто мог их попятить? Кроме тебя с Иштваном ко мне никто и не заходил. Были еще связисты, но их в расчет не берем. Знаю я их. Не стали бы по сторонам таращиться и уж тем более картины рассматривать. Протянули побыстрее провод, подключили телефон – и ходу… Ну?

Бил я наверняка. Прекрасно знал, что наши ребята при всяком удобном случае прихватывали что-нибудь небольшое и красивое – или полезное в хозяйстве. Иштван говорил вчера (не жалуясь, а по ухватке «старого вояки» констатируя факт): из кухонного шкафа исчезли все графские ложки-вилки-поварешки – серебряные, массивные, позолоченные, с графским гербом. Тут, уж, конечно, постарался не просто любитель красивостей, а кто-то хозяйственный, озаботившийся привезти с войны что-нибудь полезное для дома. И ведь язык не повернется его упрекнуть! Мало они у нас награбили? Все солдаты, из какой бы армии ни были, так всегда делали, делают и, подозреваю, долго еще делать будут… Не мы, в конце концов, трофеи брать придумали, это испокон веков идет…

– Да я… товарищ капитан… ни сном ни духом…

Он изо всех сил пытался придать себе вид оскорбленной невинности, но получалось плохо.

– Паша, пойми меня правильно, – сказал я. – При других условиях плюнул бы и рукой махнул как на дело житейское. Ну, взял красивую цацку и взял, не ты первый, не ты последний. Но тут случай особый. Представляешь, что может получиться из-за того, что ты эти клятые «замки» спер? Такое, что всего моего воображения не хватает. Или у тебя хватает?

– Да ни в жизнь, – сказал он с округлившимися глазами. – Это ж такое смешение времен получится, что уму непостижимо… Читал я где-то ученое слово – катаклизм. Чистой воды катаклизм, подумать страшно – голова пухнет. Мы, значит, туда, а они оттуда…

Действительно, стоило чуть-чуть задуматься, какая фантасмагория может получиться в результате смешения времен, голова начинала трещать при попытке оценить результаты и предсказать последствия, а в голове все это просто не умещалось… Не те это вещи, над которыми был в состоянии ломать голову пехотный капитан, он же недоучившийся искусствовед…

По его испуганному лицу было неопровержимо ясно: взял. Но особой злости я к нему не чувствовал и чересчур давить на него не собирался. Доля вины лежала и на мне: Эржи покинула свое «заточение» исключительно потому, что я вытащил шильдик, внес, так сказать, последний штрих. Да, но начал-то Паша, дверь в прошлое открыл исключительно он. Но любые попреки и ругань в его адрес были бы бессмысленны: ничего этим не поправишь…

– Ты, Паша, подумай вот о чем, – сказал я. – Если все это станет известно командованию, то обязательно дойдет и до самого верха. Тогда получит эта история гриф «секретно». А кто свидетели? Мы двое. Представляешь, что с нами будет? Исчезнем за семью замками, и, чует моя душа, надолго… Понимаешь ты это?

Бросив на меня шалый взгляд, он вдруг вопреки всем воинским уставам повернулся через правое плечо и опрометью бросился вон из комнаты. Так торопился, бухая сапогами, что не закрыл дверь, и я слышал, как распахнулась дверь комнатки напротив – там раньше обитал графский камердинер, а теперь поселился Паша, чтобы был под рукой, как ординарцу и положено. Я торопливо задернул обе портьеры наглухо – мало ли кто ко мне мог зайти. То, что осталось от портрета, выглядело совершенно безобидно для человека, никогда прежде этот портрет не видевшего, – просто ниша в стене, драпированная портьерами, и стол посередине. А вот кусочек живого леса, неведомо как смыкавшегося со спальней…

Вернулся Паша быстро, уже не бегом – чуть ли не плелся и, судя по виду, немного оклемался. Тщательно притворил за собой дверь, закрыв ее на задвижку без всякого приказания с моей стороны, подошел и протянул то, что нес в руках:

– Вот…

Я взял у него три предмета: два распятия тонкой работы и шильдик, в точности такой, что лежал у меня в кармане.

– Бабушка у меня верующая, – покаянно сказал Паша. – Вот и хотел привезти подарок старушке. Они, конечно, не православные, а католические, но на них же не написано. Совсем и не обязательно было бы говорить, а старушке было бы приятно…

– А шильдик зачем отодрал?

– А это я тут нашел портсигар. Серебряный, красивый, только без всяких украшений. Вот я и подумал: если обрезать шпенек почти под корень и приклепать на портсигар, гораздо красивее будет смотреться. И красиво, и непонятно… Товарищ капитан… А если потихоньку назад присобачить, может, все станет как было?