а возможность разрекламировать свой товар. И как можно шире. Их рынок на девяносто девять и девять десятых лежит за пределами мира автогонок, и они могут ни черта не знать о том, что происходит в пределах этого мира. Важно, во что они верят. А верят они в то, что Харлоу как был, так и остается первым номером. Вот он и получает самую лучшую и самую новую машину. Если ее дать не ему, зрители разуверятся в Харлоу, в «Коронадо» и в тех, кто разрисовывает наши машины своей рекламой, и еще неизвестно, в чем они разочаруются сначала.

— Ну что ж. Может, дни чудес еще не миновали. Во всяком случае, за последние двенадцать дней никто не слышал и не видел, чтобы он пил. А вдруг он готовит всем нам сюрприз? До начала итальянского «Гран-при» всего два дня.

— Тогда почему два часа назад у него в номере ты нашел две бутылки виски?

— Может, он хочет проверить себя на стойкость? Впрочем, ты едва ли в это поверишь.

— А ты?

— Если честно, Джеймс, то нет. — Даннет снова погрузился в мрачное раздумье, потом спросил: — От твоих агентов с юга ничего нет, Джеймс?

— Ничего. Боюсь, Алексис, я уже потерял надежду. Четыре с половиной месяца прошло, как Мари исчезла. Это слишком долго, очень долго. О несчастном случае давно стало бы известно. Если бы она ушла к другому, слухи бы тоже просочились. Похищение, выкуп — смешно говорить, естественно, я давно бы об этом узнал. А она исчезла, и все. Может, упала в воду и утонула — не знаю.

— Может, потеря памяти, мы ведь часто об этом говорили.

— А я тебе отвечал, без ложной скромности, что Мари Макалпин достаточно известна и будь она даже не в своем уме, потеряться просто так она не может — кто-нибудь обязательно ее бы нашел.

— Знаю. Мэри сильно переживает, да?

— Особенно последние двенадцать дней. Из-за Харлоу. В Австрии, Алексис, мы разбили ей сердце — нет, это несправедливо, не мы, а я. Если бы я знал, как сильно она в него… впрочем, у меня не было выбора.

— Возьмешь ее сегодня на прием?

— Да. Я настоял. Она, словно улитка, забилась в раковину, и надо ее оттуда вытащить — так я сам себе говорю, но, может, меня просто мучают угрызения совести? Не знаю. Возможно, я совершаю очередную ошибку.

— По-моему, на нашем бравом Харлоу слишком много грехов. И это его последний шанс, так, Джеймс? Еще раз лихая езда, еще одно фиаско, еще один выпивон — и ты ставишь точку. Так?

— Именно так. — Макалпин кивнул в сторону вращающихся входных дверей. — Как думаешь, скажем ему сейчас?

В воротца из мраморного стекла входил Харлоу. На нем был его как всегда безупречно чистый белый гоночный комбинезон. Молодая и довольно симпатичная девушка улыбнулась ему, когда он проходил мимо. Харлоу взглянул на нее, словно на пустое место, и улыбка ее застыла. Он шел через огромный вестибюль, и все разговоры как по команде стихли — люди поклоняются богам, когда те ступают по земле. Харлоу смотрел прямо перед собой, казалось, никого вокруг не замечая, и все же эти замечательные глаза не упускали ничего, потому что, идя словно вслепую, он направился точно туда, где сидели Макалпин и Даннет. Макалпин обронил:

— Ни виски, ни ментола, это точно. Иначе он бежал бы от меня, как от чумы.

Харлоу остановился перед ними. Безо всякой иронии или насмешки он спросил:

— Наслаждаетесь тихим вечером, джентльмены?

— Можно и так сказать, — ответил Макалпин. — Насладимся еще больше, если расскажешь, как бегает новая «коронадо».

— Обкатывается. Джейкобсон для разнообразия согласился со мной, что нужно чуть подрегулировать коробку передач и заднюю подвеску, больше ничего не требуется. К воскресенью будет в полном порядке.

— То есть серьезных жалоб нет?

— Нет, машина — просто чудо. Таких «коронадо» еще не было. И бегает быстро.

— Как быстро?

— Еще не выяснил. Во всяком случае, я сейчас два раза подряд повторил рекордное время на круге.

— Понятно. — Макалпин взглянул на часы. — Тебе лучше поторопиться. Через полчаса уезжаем на прием.

— Я устал. Приму душ, пару часиков посплю, потом спущусь поужинаю. Я приехал сюда, чтобы выиграть «Гран-при», а не вращаться в светском обществе.

— Ты категорически отказываешься?

— Я и в прошлый раз не ходил. Создаю прецедент.

— Но этот прием обязателен для всех.

— Насколько я понимаю, обязательный и принудительный — не одно и то же.

— Там будут три или четыре важные персоны — специально, чтобы повидаться с тобой.

— Знаю.

Макалпин чуть помедлил, потом сказал:

— Откуда ты можешь знать? Об этом знают только Алексис и я.

— Мне сказала Мэри. — Харлоу повернулся и ушел.

— Ну и ну. — Даннет поджал губы. — Такая самоуверенность, куда там. Мимоходом бросает, что только что повторил мировой рекорд, даже особенно не выкладываясь. Главное, я ему верю. Ведь он из-за этого к нам и подошел, а?

— Сказать, что все равно остается лучшим гонщиком? Отчасти. И еще чтобы я катился со своим приемом. И что он разговаривает с Мэри, нравится мне это или нет. И на закуску — что у нее нет от него секретов. Где она, эта моя дочь, черт возьми?

— Интересно будет посмотреть.

— В смысле?

— Хватит ли у тебя духу разбить ей сердце второй раз подряд.

Макалпин вздохнул, еще глубже забрался в кресло.

— Пожалуй, ты прав, Алексис, пожалуй, ты прав. Но все равно я хочу эту молодую парочку столкнуть лбами.

Приняв душ, Харлоу в белом халате вышел из ванной и открыл дверцу платяного шкафа. Достал выглаженный костюм и пошарил на полке. Но не нашел того, что искал, и брови его удивленно поднялись. Заглянул в шкаф для посуды — результат тот же. Остановившись посреди комнаты, он задумался, потом широко улыбнулся.

— Так, так, — произнес он негромко. — Опять за свое. Ловкие ребята.

Но улыбка не исчезла с его лица, и было ясно, что Харлоу не особенно расстроился. Он поднял матрас, сунул под него руку и извлек на свет плоскую флягу с виски, наполовину полную, осмотрел ее и положил на место. Потом пошел в ванную, снял крышку унитазного бачка и вытащил изнутри бутылку эля, проверил уровень — она была полна на три четверти, — поставил ее назад, следя за тем, чтобы она не опрокинулась, и закрыл бачок крышкой, положив ее чуть наискось. В спальне он надел светло-серый костюм и уже поправлял галстук, когда снизу донесся звук мощного двигателя. Он выключил свет, отдернул занавески и