это не совместимо с честью и достоинством пионера, комсомольца, да и в целом советского гражданина.

Отложив в сторону старый фотоальбом, Нелли Алексеевна набрала в домашнем телефоне цифры «07», чтобы по междугородней линии связи в кредит поговорить с любимой тетей Саши с Южного Урала.

Молчание — золото

В старом покосившемся деревянном доме едва светилось небольшое заснеженное окошко. «Не спит мать… Дожидается», — подумал Федор, пробираясь по затвердевшим сугробам через знакомую калитку. Скрипучая дверь еле поддалась и открылась. В просторной комнате, что служила одновременно кухней, столовой, гостиной и спальней, за обеденным столом уснула матушка, прислонившись к краю искусно вышитого полотенца, под которым битый час остывал заботливо приготовленный ужин. Слегка поседевшие пряди волос, накрученные на бигуди, молодили и не давали стареть, несмотря на совсем не радостные тяготы судьбы.

Выйдя на свободу, Федор с удивлением узнал, что мама, Валентина Терентьевна, образцовый наставник и победитель районного социалистического соревнования, о чем свидетельствовала Доска почета на главной городской площади, учитель географии и гордость местной школы, была уволена сразу после суда над Гришей. Отец, то ли по слабости, то ли по каким-то иным причинам не вынес позора и потихоньку спился, прижился к местному притону, а потом и вовсе спьяну насмерть замерз под мостом. Валентина Терентьевна, чтоб как-то прожить, вынуждена была искать любую работу. Единственным заведением, где ее взяли, было место посудомойки в рабочей столовой местного завода.

— Ой, сыночек, ты пришел? А я уснула… Все хотела дождаться… — внезапно мама открыла глаза, когда Федор с жалостью изучал ее осунувшееся усталое лицо.

— Не надо было, ма! Иди, поспи, тебе же рано вставать, — Федор помог подняться, обнял и отвел мать к кровати. Валентина Терентьевна мгновенно уснула, а парень еще долго смотрел на ее улыбку и красные опухшие руки…

Вот уже полгода Федоров занимался поиском наглого обидчика, сломавшего жизнь его семьи. Пока было тепло, Гришка на старом велике объездил соседние города и деревни, опрашивал первых встречных, но нигде фамилия прокурора или его сына не значилась. Заглянул и в рабочий клуб, в котором когда-то танцевал со знакомой девушкой, и встречал там своего обидчика, но и там поиски не дали результатов. К слову, следы потерпевшей от разбойного нападения девчонки отыскать не удалось, в местной больнице, где сразу после трагического происшествия она лечилась, врачи и медицинские сестры разводили руками, ибо кроме имени Федорову о ней ничего не было известно. Да, фамилия потерпевшей звучала на суде, но в памяти, ошарашенного сфальсифицированными обвинениями, не отложилась. Поиски осложнялись тем, что по правилам условно-досрочного освобождения Федоров обязан был отмечаться по вечерам у местного участкового. К тому же сидеть на шее у матери, и без того получающей сущие гроши, он не мог, поэтому попросился в ученики к кузнецу, что ремесленничал на окраине города рядом с кладбищем.

Дело спорилось. Кузьмич, так звали широкоплечего кузнеца в длинном черном фартуке, пиратской треуголке, из-под которой выглядывали длинные темные пряди волос, быстро обучил Гришу азам изготовления кованых изделий. Натренированные в боксерских боях руки легко справлялись с воротами, калитками, топорами или подковами. Близость к кладбищу определяла и самый ходовой товар — оградки для памятников.

Кузьмич был могуч и немногословен. Да и Федорову открывать рот не хотелось, дабы не обсуждать лишний раз свои пройденные непростые университеты в местах не столь отдаленных. Порой за полный рабочий день они могли не сказать друг другу и слова. Но сегодня кузнец, пребывавший в особенно угрюмом настроении некоторое время, наговорил ровно на три месяца:

— Уехать мне надо. Грешок за мной. Менты достают по-черному. И сказать не могу про свой грех, и молчать… Знаю, ты ищешь мальца прокурорского… Так вот. В прошлом году в конце лета, когда земля еще мягкой была, ночью прибежал ко мне Митрич, что сторожем на кладбище служил… Говорит, подсоби мертвяка подбросить…

— Это как?

— Чтоб в свежую могилку мертвяка второго положить…

— А так можно?

— Не задавай лишних вопросов, слушай. Я Митричу обязан многим. Не мог отказать… Подсобил, подбросил… — Кузьмич вздохнул, задымил папиросой и налил в стакан самогонки. — Через полгода Митрич сам на тот свет отправился, то ли сам, то ли помогли, не знаю.

Могучий кузнец перекрестился, приложился к граненому стакану и залпом осушил полупрозрачную жидкость, от чего глаза его покраснели, словно не прозрачным напитком налились, а багряным вином.

— Люди тогда говорили, что малец прокурорский кого-то завалил по пьяни. В такие совпадения я не верю… А сейчас могилку ту разрыли менты, свидетель нарисовался, мол, видел, как я Митричу помогал… Дело шьют, если молчать буду, а если заговорю, то к Митричу не по своей воле отправлюсь… Сам понимаешь… И тебе нельзя здесь, если прокурор тебя узнает, сложно будет…

— Сам хотел его найти…

— Да знаю я, он в соседнем районе… Фамилию сменил, женился на молоденькой. И отпрыску фамилию поменял, чтоб не светило красивое прошлое…

— Как же теперь его звать?

— Ледогоров. И отпрыск тоже…

— И ты молчал?

— Тебе не хватило приключений? Так что завтра меня здесь не будет. И ты уходи… Не думай даже… Продержаться тебе надо, чтоб заново не загреметь. А ежели прижмет дальше некуда, иди на кладбище, спросишь Хоттабыча.

Федор и не думал бежать. Куда? Зачем? Мать оставить одну? Он столько времени вынашивал план мести зарвавшемуся прокурорскому сосунку, когда-то свалившего на него вину. Кто вернет Федору несколько лет, проведенных в лагере, кто вернет сломанную жизнь отца, карьеру матери? Нет, никуда он не сбежит. Он постоит за себя и свою семью. Спасибо лучшему учителю Филимону, у него теперь есть силы.

Едва забрезжил рассвет следующего дня, полный решимости Федор достал из сарая пошарпанные отцовские лыжи с палками и отправился по заснеженной дороге в соседний район. Где-то на середине пути подобрал его старенький автобус, в котором парень отогрелся и разомлел. На конечной остановке у сгорбленной бабули Федор спросил, как отыскать дом Ледогорова.

— А почем мне знать, милок! Сколько живу, а не слыхала такой фамилии.

— Прокурор района вроде он…

— Так ты так и говори. Пришлый, недавно назначенный. Там, на горе увидишь белый дом за высоким забором. Собака прокурорская тебя сразу облает.

Не привлекая ненужного внимания, Федоров осторожно постучался в калитку у старенького бревенчатого домика на другой стороне улочки. Ему открыла поджарая старушка в ситцевом платочке. И пока за чашкой чая с малиновым вареньем Гришка рассказывал расторопной хозяйке преклонного возраста о том, что, разыскивает родную тетку, некогда проживавшую в этом месте, искоса наблюдал