вечер, проведенный с новой и как будто такой давней знакомой, но не успел: в деревянную дверь постучали.

— Гражданин Федоров! Одевайся! Поедешь с нами, — с порога несколько милиционеров ввалились в дом, один из служителей правопорядка тут же надел наручники ничего не понимающему Грише.

— Что случилось? За что? Что я сделал?

— Ты дурочку-то из себя не строй, гаденыш, за все ответишь! Ишь, как девку изметелил! Почитай, живого места не оставил.

— А чем это вы? Кого я изметелил?

— Забыл, с кем вчера время проводил?

— С девушкой, Верой зовут…

— Вот-вот… На-ка, полюбуйся! На такую девчушку руку поднял, чего тебе не хватало.

Милиционер достал из кармана куртки розовый шарф в бурых пятнах…

— Я этого не делал! Я не мог этого сделать! Я не мог причинить ей боль, она мне очень понравилась!

— Не мне будешь рассказывать, свидетели есть…

На первом же допросе хмурый следователь ознакомил Гришу с показаниями свидетеля, из которых следовало, что все увечья девушке причинил именно он, Григорий Федоров…

— Что с ней, она жива?

— Увезли в больницу, судя по всему, инвалидом останется.

— Как же так? Это не я! — твердил Федоров на скором судебном заседании, пока не опознал главного свидетеля, на показаниях которого и строилось обвинение в страшном разбойном нападении на Веру. Им оказался тот самый верзила, который накануне в клубе приставал к девушке. К тому же клеветник был сыном прокурора. Так Гриша попал в места не столь отдаленные.

Трясина

Ленька проснулся глубокой ночью от тяжелой головной боли и жгучей жажды, он и вспомнить толком не мог, сколько, где и с кем принял на грудь горячительного напитка. Оглядевшись в темноте, наконец уразумел, что спал одетым в грязных ботинках на не расстеленной кровати, спустил ноги на пол, наступив на пустую стеклянную тару из-под водки, удостоверился, что в ней не осталось спасительных капель, и попытался встать. Руки лихорадочно тряслись, ноги то и дело подкашивались, в висках бешено отдавался стук сердца, так что едва хватило сил, опираясь на перила, спуститься по лестнице и добраться к ведру с водой. Как назло, не найдя во мраке дежурной кружки, что неизменно околачивалась на лавке, встал на колени, наклоняя на себя железное ведро, вцепился в металлические его края мертвой хваткой, и, жадно сделав несколько глотков, наклонил побольше, чтобы добраться до живительной влаги, однако всю тяжесть содержимого не удержал, и в один миг студеная вода окатила Леньку, разливаясь по всей кухне. От неожиданности сын прокурора отпустил ведро, и оно звучно покатилось вслед за хлынувшей водой, с грохотом перевернулось несколько раз и затихло рядом с остывающей русской печью. И все же в этой суматохе одно обстоятельство имело положительный эффект: факт резкого отрезвления отпрыска. На шум выбежали домочадцы: домоправительница и сам прокурор, оставив в постели свою законную и слишком молодую красавицу жену Юлю, от которой досталась главному блюстителю порядка в районе новая доселе незапятнанная фамилия.

— Ты что это устроил посреди ночи? — вопрошал взбешенный Илья Ильич.

— Как же это теперь убрать в темноте? — вторила ему низким голосом домоправительница, стоя в ночной длинной рубахе до самых пят.

— Свет включишь, дура! — отвесил Ленька.

— Когда это прекратиться? — поскользнувшись и едва удержавшись на ногах, не унимался отец.

И только молодая жена, укрывшись так, чтобы впредь не слышать ни грохот падающего ведра, ни ругань супруга с невоспитанным отпрыском, спала сном ангела.

— Что ты ко мне привязался? Я ж не специально, пить сильно хотелось, мне холодно, промок до нитки, иди спать! — огрызнулся невозмутимый сынок.

— Спать? А кто море воды уберет, здесь плавать можно! Попил водички! — орал родитель, хватаясь за сердце. — Мне вставать рано, плановое заседание областной коллегии с утра! Поспишь с тобой!

— Со мной не надо, с ненаглядной своей спи! — Ленька, устав слушать нудные нотации и спорить, нашел в самоваре немного водички, утолил жажду и отправился восвояси.

За ним последовал отец, и только домоправительница Клавдия, обреченно вздохнув, включила свет и принялась за уборку.

Проснувшись около полудня, Ленька свалил в кучу все мокрое, облитое ночью, в том числе и пальто с ботинками, в которых спал, облачился в чистое трико и с обнаженным торсом спустился в столовую в поисках съестного. К этому моменту о ночном происшествии ничего не напоминало, лишь удивительные ароматы заполнили пространство. Клавдия успела не только прибрать за прокурорским сынком, но и истопить печь, нажарить мясные шанежки на твороге и сварить вкусный обед. Проголодавшийся великовозрастный балбес моментально проглотил пару пирожков, чтобы поправить здоровье, налил в стопочку холодной водочки, обнаруженной в холодильнике, осушил ее залпом и пошел бродить по дому. За окном светило яркое зимнее солнце, отражаясь от выпавшего за ночь снега, отчего приходилось жмуриться, привычно лаяла собака, чуя случайного прохожего. Выпитая стопочка сделала свое дело: похмельная головная боль понемногу отпускала. Не найдя ничего интересного, Ленька поднялся на второй этаж и заглянул в родительскую спальню. В самом центре ее на кровати все еще спала юная мачеха, раскинув распущенные волосы по подушке и оголив длинные роскошные ноги. Недолго думая, Ленька тихонько подкрался и пристроился сзади нежного и упругого тела красавицы, сунул руку под одеяло, поглаживая стройное молодое тело, отчего женщина открыла глаза и, увидев пасынка подле себя, вскочила, выпрыгнула из кровати, прикрываясь одеялом, и истошно заорала:

— Придурок, ты что здесь делаешь? Пошел вон!

— Что ты орешь, приласкай сынка своего муженька, — замурлыкал Ленька, тут же оказался рядом и попытался приобнять за плечи, — я же помню, Юлечка, как ты на районе не отказывала никому!

Мачеха схватила с прикроватной тумбочки тяжелую фамильную инкрустированную китайскую вазу, замахнулась ею со словами:

— Не остановишься, придурок, не пожалею единственный предмет, оставшийся от твоей матери, разобью об твою тупую башку, еще и отцу пожалуюсь.

— Ледогорова, кинь дурное, давай по-хорошему! Уверен, мой организм не даст сбоя, доставлю тебе максимум удовольствия.

— Еще шаг — и вазе капец, недоносок! Молоко на губах не обсохло, отвали, сказала! Девку свою насилуй! — Юленька с ненавистью во взгляде замахнулась весомым памятным раритетом еще раз, высоко подпрыгнула, одной ногой оттолкнув нахального пасынка, и тот наконец ретировался.

Тем временем Илья Ильич Ледогоров в своем кабинете битый час изучал пухлое уголовное дело, которое легло на стол накануне вечером. Как оно попало в руки прокурора, с недавних пор отвечающего за иной район, можно было только догадываться. Ведь в этом деле угадывалась кровная заинтересованность спрятать концы в воду. Вот рапорт оперативного сотрудника милиции, из которого следовало, что первого