Она сама купила билеты и при этом, как бы извиняясь, сказала мне:

— Боюсь, поездка будет долгой. Но могу пообещать вам отличную еду, когда мы доберемся до места назначения. В деревне есть замечательный постоялый двор, уверена, вам понравится. А до тех пор придется довольствоваться стандартными сэндвичами, которые предлагают в поезде.

И, взяв меня за руку, повела по платформе к Корнуоллскому экспрессу.

Я помню, как она выглядела в том поезде. Помню зеленый шерстяной свитер, подчеркивавший кремовый оттенок ее кожи, помню, как она встряхивала свежевымытыми волосами, и запах ее мыла. Там передо мной была Элла без прикрас: не трагическая фигурка в парке, не нарядная гостья на вечеринке Камиллы Бодмен, не маленькая девочка, будто вышедшая из эпохи короля Эдуарда на приеме, организованном ее мачехой.

Элла Харкорт была многогранной женщиной. Ни в ком другом я не встречал такого таланта к внешним переменам. В тусклом свете железнодорожного вагона второго класса она казалась мне столь же привлекательной, как на скамейке в парке и в полумраке комнатки, уставленной книгами. Глядя на нее и пытаясь объяснить, почему так происходит, я открыл для себя, что истинная красота все время ускользает и не поддается описанию. Словами можно описать обычную внешнюю красоту, нарядную привлекательность, но истинная красота — это что-то более глубокое и совершенно особое. Элла была красива истинной красотой.

А еще в тот день она охотно говорила. Стоило лишь немного подтолкнуть ее, и она вкратце рассказала всю свою жизнь.

— Если вы действительно хотите это знать, — начала она, — я родилась в Лондоне в туманный ноябрьский день почти двадцать четыре года назад. Родители гордились мной и считали удивительным ребенком, хотя в действительности я была некрасивым младенцем с дурным характером, безволосым, но со здоровыми легкими. Уж и кричала же я!

Я засмеялся, Элла улыбнулась в ответ.

Закурив сигарету, она продолжила:

— Мне было девять, когда моя мать, милая и респектабельная англичанка, позволила себе вольность погибнуть в железнодорожной катастрофе. Это была настоящая трагедия. Для нее самой и для моего отца, который ее очень любил, но главным образом для остальных членов нашей семьи. Не в силах чем-либо помочь, они наблюдали, как несчастный Александр, подавленный горем, собрав пожитки, переехал в Америку, надеясь начать там все с нуля и вновь обрести счастье. Все считали, что это очень дурной тон — вот так поддаваться эмоциям. А хуже всего другое: он настоял на том, чтобы взять с собой свою маленькую девочку, и она, под влиянием варваров-колонистов, как все и опасались, усвоила злосчастные повадки, и по сей день свойственные ей. Все чувствовали — хоть, конечно, вслух о таких вещах не говорят, — что она способна лишь опорочить свое родовое имя.

Когда бедный Александр совершил самое страшное предательство, девять лет спустя вернувшись в Лондон с новой женой-американкой, — продолжала Элла, и ее лицо при этом скривилось в холодную гримасу неодобрения, — семья пришла в отчаяние. Но самое ужасное: его дочь перешла на сторону врага. Гласные в ее речи утратили былую округлость, манеры, никогда не бывшие отменными, окончательно испортились. Ясно было, что необходимо что-то предпринять. Однако в свои восемнадцать лет она проявляла большое упрямство и не желала прислушиваться к добрым советам. Неблагодарный ребенок. Но при этом она по-прежнему оставалась одной из Харкортов, и, судя по всему, ей предстояло оставаться таковой неопределенно долгое время. Поэтому жизненно важно было срочно научить ее вести себя, как подобает девушке, носящей это имя. — Элла с задумчивым видом затянулась. — Вопрос о том, как перекроить ее на правильный манер, оставался открытым. После того как она завершила свое образование и приобрела навыки светской беседы, ее представили бесконечному количеству нужных людей, многие взяли ее под свое крыло, она обрела немало друзей на всю жизнь. К тому моменту, как ей исполнилось двадцать три, она была знакома с такими персонажами, как Камилла Бодмен, непревзойденный знаток всего самого лучшего в современной Англии, и обручена с очень милым молодым человеком. И даже выговор ее, хоть и оставался далеким от совершенства, все же стал много лучше. Наконец-то ее можно было не стыдясь выдать замуж.

— А тем милым молодым человеком был Чарльз Стэнхоуп?

— Да.

— Ясно…

— Как вам моя история? — спросила Элла. — Понравилась? Так вы себе все представляли?

— Да, — сказал я, радуясь тому, что теории, которые я строил все это время, оказались верны.

— Беда в том, — продолжала она, — что рассказанное мной есть лишь часть истории. А никоим образом не вся история целиком.

— Что вы имеете в виду? — осведомился я, пораженный происшедшей в ней переменой.

— Ну… помните мое письмо?

Я кивнул.

— Мои слова о том, что есть множество маленьких причин, которые в совокупности могут объяснить, почему все произошло так, как произошло?

Я снова кивнул.

— То, что вы сейчас услышали, — лишь одна из тех маленьких причин. Вероятно, самая последняя.

— А другие какие?

— На самом деле их не так уж много. Я преувеличила. В действительности причина только одна. — Элла глубоко вздохнула. — И в общем-то, она немного мрачнее, чем та, которую я вам только что описала. — Она сделала паузу и подняла на меня глаза. — Конечно, эти две причины связаны, но, по сути, они очень различны. Та, которой вы не знаете, несколько более… жестокая.

Элла взглянула на меня твердо, в глазах ее читался вызов.

Я молча принял его.

— Продолжайте, — сказал я.

— Вы уверены, что хотите этого? — Она прикурила следующую сигарету и глубоко затянулась, с силой выдохнув дым через ноздри.

Я ощутил звон в ушах и головокружение, словно стоял на лезвии ножа.

— Продолжайте.

— Ну хорошо. Но вам придется подождать, пока мы не доберемся. — Элла улыбнулась, и плечи ее расслабились. — Хочу вам кое-что показать, увиденное гораздо более красноречиво объяснит ситуацию, чем это может получиться у меня.

Именно это мгновение нашей поездки (позднее я повторил ее бессчетное количество раз) я считаю началом всего, отправной точкой.

Да, правда, я был очарован Эллой еще в Лондоне, но основывалось это на романтических представлениях о беде, в которую она попала, и о возможности спасти ее. Элла заполняла мои мысли — но скорее как принцесса из сказки, чем как человек из плоти и крови. Она казалась мне неким неземным существом, перед чарами которого я, смертный, не смог устоять. Однако она не подпускала меня к себе и всячески пренебрегала мною. Та близость, что родилась между нами, возникла случайно и не всерьез, исключительно по прихоти судьбы, вследствие совпадений. А теперь я прошел испытание, суть которого сам понимал довольно смутно, зато значение его вполне оценил. Я пообещал ей себя, а взамен получил право чего-то от нее требовать. Я с трудом представлял себе, что именно могу потребовать, но, во всяком случае, уже перестал быть ей посторонним человеком.