— Но, — начал я с некоторым изумлением, — я-то думал, что это ваш замок. Вы ведь не турист в доме своей собственной семьи?

— Нет, — ответила она, улыбаясь моему неведению. — Конечно, я могла бы отвести вас на обед к дяде Сирилу и тете Элизабет. Правда, не думаю, что они были бы в восторге от встречи со мной, хотя и не показали бы этого. К сожалению, нам невозможно явиться туда по очевидным причинам.

— Например, по каким?

— Для начала, наивное вы дитя, вследствие того факта, что вы не Чарли Стэнхоуп. Они никогда не согласятся принимать меня здесь с кем-либо, кроме него.

— Никогда — или до тех пор, пока вы не выпутаетесь?

— До тех пор, пока я, как вы говорите, не выпутаюсь.

— Понятно.

— Но есть и еще одна причина, по которой я не хотела бы встречаться с родными.

— Какая?

— Я предпочла бы показать вам ее без посторонних глаз… то есть, вернее, без глаз родственных. Я имею в виду — показать картину. Именно ради нее я привезла вас сюда. Она поможет многое прояснить. Никогда не следует недооценивать значение визуальных средств. — Элла улыбнулась. — И здесь важна уединенная обстановка. Я ничего не имею против экскурсантов, они нам не помешают. Но я по возможности хочу избежать общества членов семьи. Мы с вами будем анонимны, как туристы. Вы, думаю, уже достаточно насмотрелись на моих родственников.

Надтреснутый смешок, сопровождавший эту фразу, дал мне понять, кого она имеет в виду.

— Я всего один раз говорил с Сарой, — сказал я. — По правде говоря, я принял ее за вас.

— На моей помолвке? — Брови Эллы взметнулись вверх.

— Нет, раньше.

Брови вернулись на место, Элла взглянула мне прямо в глаза.

— Вы, вероятно, стали весьма общительным, — сухо заметила она. — А она, похоже, выложила всю нашу семейную историю, которая вас так интересовала.

— Она рассказала мне о вашей бабушке. Простите. На самом-то деле я хотел, чтоб Сара рассказала мне о вас.

— Готова поспорить, она была очень рада просветить вас на мой счет. Она сообщила вам, что я вульгарная маленькая выскочка? Или только что я тупица?

— Она сказала, что вы не слишком часто видитесь друг с другом.

Элла не ответила. Чувствуя на себе ее взгляд, я деловито занимался треской. Она закурила, пробормотав при этом:

— Вы не возражаете, да?

Я покачал головой.

— Спасибо.

И опять молчание.

— Взгляните на меня, пожалуйста, — промолвила она.

Я поднял глаза. Она некоторое время колебалась, как будто взвешивала что-то; быть может, так оно и было, даже в тот вечер.

Потом она тихо и спокойно произнесла:

— Вы знаете, что такое ревность, Джеймс? Что она делает с людьми?

Я хотел ответить «нет», но в этот самый миг почувствовал, что не столь наивен, и сказал:

— Да. Я понимаю, что такое ревность.

— А испытывали ли вы ее?

— Да, — ответил я.

— Но лишь коротко, как порыв. Это чувство не существовало в вас на протяжении долгого времени, да? Оно не превратилось в нечто всепоглощающее, не разрослось. Так?

— Так, — честно признался я.

— Видите ли, ревность, о которой вы говорите, лишь отдаленно напоминает ту, что владеет мной. Ничего, что я докучаю вам этими соображениями?

Я покачал головой.

— Та ревность, про какую говорю я, — это напасть, болезнь. Она пожирает, проникая во все, чем занимается человек, во все, о чем он думает. — Она выдохнула дым вверх, к потолку. — Та ревность, которую испытываете вы — надеюсь, вы не обидитесь, — это такой обыкновенный, домашний вариант. Все в определенные моменты чувствуют ее, как чувствуют, например, холод, и, хотя она может причинять сильную боль, она редко перерастает во что-то более серьезное. Это не опасная разновидность недуга, от нее легко избавиться. Даже если не удастся вылечить, то симптомы можно облегчить и даже снять. Вы следите за моей мыслью?

Я кивнул:

— Еще одна из ваших метафор.

— Та ревность, которую я пытаюсь описать, — это крайняя степень болезни. Она содержит в себе опасность, какой нет в… домашнем варианте. Она не поддается контролю. И лечение нужно применять немедленно, на ранних стадиях, иначе все пропало. Если позволить ране загноиться, воспаление расползается.

— Зачем вы мне все это говорите?

— Чтобы вы поняли то, что я расскажу вам завтра.

— Скажите сейчас, — потребовал я с внезапной решимостью; Элла встала, намереваясь выйти из-за столика, но я схватил ее за руку. — Я не смогу ждать еще одну ночь.

Она взглянула на меня, глаза ее сузились.

— Не командуйте, Джеймс. Это вам не идет.

— Мне все равно! — с раздражением выпалил я. — Вы привезли меня на остров, о существовании которого я прежде не подозревал. Вы рассуждали об океанах, о семьях и… о таинственных картинах, которые помогут все «прояснить». Мне не нужны никакие картины. Не нужны метафоры. Я и тайны тоже не слишком жалую. Просто объясните мне, зачем вы привезли меня сюда.

— Отпустите меня.

— Нет.

— Вы устраиваете сцену.

Я взглянул на нее твердо и серьезно и выдержал ее властный взгляд не моргнув. Тогда Элла снова села.

— Я привезла вас сюда, потому что думала, вы поможете мне, — проговорила она почти со злобой.

— И помогу, — уверенно ответил я. — Но не держите меня в неведении!

— Я и не держу.

— Нет, держите. Да, вы снабжаете меня какими-то обрывочными сведениями, это правда. Говорите о гнете условностей, об общественном мнении, которое напоминает сильное течение. Рассказываете о своей семье, о том мире, которого я не понимаю. А потом ведете речь о ненависти, о каком-то вашем особом виде ревности.

— Он не мой, — прошипела Элла.

— Тогда чей он?

— По крайней мере, не только мой… Ну, если вам так уж непременно надо знать, то он мой и Сарин.

— Сарин?

— Я знаю: вы мне не верите. Именно поэтому вам следует дождаться завтрашнего дня. Вы не верите, потому что не понимаете. Не способны понять. Я уже сказала вам столько, сколько могла…

— О чем? О том, почему вы выходите замуж за Чарльза Стэнхоупа?

— Проблема гораздо шире. Но и об этом тоже.

— Тогда почему бы вам не рассказать мне остальное прямо сейчас?

— Потому что вы мне не поверите. И вы бы, вероятно, перестали уважать меня, если б поверили. — Она выдернула у меня свою руку. — Я надеялась, что метафора насчет потоков и течений объяснит вам, насколько у меня все запутано в отношениях с Чарльзом. И она, вы это знаете, кое-что и вправду объясняет. Немного, но не все.