Бианки снова запел, видно для того, чтобы не заснуть. Повернувшись к нам, он проговорил:

— А эта малютка с веснушками… недурна, а?

— Следите лучше за дорогой, капрал! — заметил ему Фридмен и, немного помолчав, добавил: — Я глубоко убежден: у Гитлера секретное оружие номер три — девушки!..

Репортаж Фридмена из немецкого «тыла» произвел настоящую сенсацию. Капитан отлично смонтировал материал, в нужные места вставил шум боя (привезенный из Америки в готовом виде!), написал новый текст, который наговорили немецкие дикторы люксембургского радио. Но в эфир репортаж не попал. За ночь генеральная линия пропаганды командования двенадцатой группы армий, в подчинении которой находилась радиостанция, изменилась.

«Пусть себе бегут! — таков был новый лозунг. — Это увеличивает панику на дорогах и затрудняет передвижение немецких войск!»

Фридмену был нанесен сокрушительный удар. В качестве подачки ему дали трехдневный отпуск в Париж. Отутюжив свою форму, он уехал.

На следующее утро, когда я, еще заспанный, спустился в зал, Шонесси сидел у камина с каким-то английским офицером. Майор подозвал меня.

Англичанин был худ и невзрачен: редкие русые волосы зачесаны поперек высокого черепа, на остром орлином носу торчали очки в желтой роговой оправе. Судя по знакам различия, англичанин был капитаном второго ранга Королевского военно-морского флота, но здоровался он явно не по-военному — вялым рукопожатием.

Шонесси представил меня как «нашего писателя». Англичанина звали Мак Каллен. Раскуривая трубку, он внимательно рассматривал «писателя» через облачко дыма.

Запах табака раздразнил меня, и я непроизвольно достал трубку из нагрудного кармана. Англичанин тотчас же предложил мне свою табакерку.

— Капитан второго ранга Мак Каллен — сотрудник солдатской радиовещательной станции «Кале», — отрекомендовал Шонесси. — Он будет учить нас, как надо вещать на немцев. Вам следует держаться к нему поближе, сержант… Сержант Градец, — Шонесси произнес мою фамилию как «Грейдес», — побывал вчера в тылу у немцев.

Англичанин испытующе посмотрел на меня:

— Это интересно. Вы там с кем-нибудь разговаривали?

Я рассказывал довольно подробно, потому что моя информация предназначалась и для Шонесси. Майор же время от времени вставлял от себя в мой рассказ соответствующие реплики, стараясь в нужном свете представить свой штаб союзному офицеру. Конечно, на первый план Шонесси выдвигал себя в качестве, так сказать, выборного предводителя смельчаков, которые шли за ним в огонь и воду. Выглядело это примерно так: «Мои ребята нередко совершают подобные прогулки, иначе ведь нельзя…» Или еще хвастливее: «Знаете, всякий раз, когда мы возвращаемся с подобного дела…»

Я обрисовал господина Лепене.

Мак Каллен улыбнулся:

— Да, немцы таковы. Деловиты, реалистичны. Когда ваши войска войдут в Аахен, он наверняка пригодится. Дальше?…

В это время пришел Алессандро Блюм, вспотевший и раздраженный. Он всегда волновался, когда у нас бывали гости. Офицеры встали.

Когда я после завтрака поднимался по лестнице наверх, кто-то окликнул меня по-немецки. Я удивленно посмотрел вниз, в зал. У нас не принято было разговаривать по-немецки при всех. Это был англичанин.

— Послушайте, Петр! Если вы ничем не заняты, не хотите ли выпить чашку кофе в зимнем саду?…

Англичанин безупречно говорил по-немецки. Правда, слишком тщательно чеканил слова, но без характерного англосаксонского акцента. Жизнь на улице Брассер была полна неожиданностей!

— В течение многих лет я жил в Германии, — рассказывал он, наливая двойную порцию бренди в свою чашку с кофе. — В Гейдельберге до сорок первого года. В красивом, обвитом плющом домике на косогоре у замка. Хозяйкой была вдова пастора. Ее сын служил на Западном фронте.

От удивления я разинул рот. До 1941-го! В центре Германии спустя два года после начала войны в доме вдовы пастора — англичанин!

Впрочем, его доверчивость имела свою цель: он и от меня ждал подобного откровения. Я рассказал ему о Праге, об академии художеств, о выставках, о жизни нашего «Клуба мужчин». Упомянул о художниках, чьи произведения особенно ценил. Неожиданно англичанин прервал меня:

— А как вы представляете себе нашу радиостанцию? Я имею в виду — ее профиль.

Я признался, что ее окончательные задачи мне не совсем ясны. Непонятно, например, почему радиостанция не может действовать от имени немецких генералов, которые участвовали в заговоре 20 июля и теперь находятся в оппозиции? Это легко объясняло бы осведомленность радиостанции в вопросах боевых действий на фронтах. Да кроме того, это деморализующе подействовало бы на солдат и офицеров вермахта…

Англичанин покачал головой:

— Все это чепуха! Гитлеровские генералы, создающие радиовещательную станцию против Гитлера! Они ведь патриоты, сержант Градец, прежде всего — патриоты! Покушение на фюрера было задумано больше как алиби, которое имело целью подсказать, кому же, собственно, следует после победы доверить Германию, не так ли? Видимо, в первую очередь — все тем же военным, которые якобы не слишком рьяно выступали за нацизм. Если бы наша радиостанция действовала от их имени, то этим мы только скомпрометировали бы и себя, и этих генералов в глазах немцев. Не будем обольщаться: от предателей немцы ничего бы не захотели слышать…

Я задумался. Что надо этому человеку? Сам он работал на секретном передатчике, а нас почему-то отговаривает от этого. Ведь он сюда прибыл, чтобы помочь нам!

Стекла очков капитана блестели сквозь облачко голубого дыма.

— Нет, — продолжал он. — Это все сказки об индейцах. Смысл существования солдатского передатчика — отнюдь не в маскировке под немецкую радиовещательную станцию. То, что он не немецкий, легко догадается каждый. Весь смысл — в хорошей осведомленности! Чтобы нас слушали и думали: откуда эти пройдохи берут информацию? Наслушавшись наших передач, немец начнет не доверять своему соседу. Усилятся меры безопасности, под подозрение попадут ответственные лица, за ними установят наблюдение. В итоге некоторых отстранят от дел и пошлют на фронт. Одним словом, в аппарате наступит дезорганизация. А нам только этого и нужно! Это — всего лишь умелая игра.

Игра…

Я вспомнил о Праге, о Йрке и Курте. Один из них был руководителем группы Сопротивления, другой — журналистом. Обоих арестовали. Курта — осенью 1942 года, а Йрка — спустя полгода. У меня в тумбочке лежало письмо от лондонских друзей. Они писали, что обоих казнили. А что стало с Евой?

Повсюду — одна игра…

Капитан выбил свою трубку.

— То, что вы здесь делаете, очень скучное занятие. Ничего, кроме точных, но безликих донесений с фронта… Вы сообщаете о том, что немцы найдут в сводках Верховного главнокомандования только через несколько дней. Без ссылки на источники, без комментариев, без прикрас!