Огни центральных улиц Парижа мелькали за окном. Голова Леонидаса склонилась к ней, он держал ее руку в своей, а в душе зрел вопрос: что, если он знает, что притягивает ее к себе?

Он нажал пальцами ей на ладонь.

— Что ты делаешь?

— Меня научили, как надо массировать определенные точки, чтобы облегчить головную боль, — объяснил Леонидас.

Он сказал это бесстрастным голосом, как мог сказать врач. Но потом поймал ее взгляд, и твердые губы чуть заметно дрогнули в улыбке, а сердце Сьюсан сделало кульбит.

Через несколько минут боль в висках чудесным образом уменьшилась.

— Твоя семья научила тебя более полезным вещам, чем моя, — не подумав, сказала она. — Моя мать верит в необходимость страданий.

— А мой отец получал удовольствие от боли других, — сухо произнес Леонидас. Он взял ее другую руку и стал нажимать на ладонь. Боль прошла почти мгновенно. — Особенно ему нравилось причинять боль мне, и он говорил это каждый раз, когда бил меня, а делал он это регулярно, пока мне не исполнилось шестнадцать. Тогда он переключился на психологическое давление. Мою мать ты знаешь. Единственная боль, известная Аполлонии Бетанкур, бывает у нее по утрам после выпитого накануне спиртного.

— Я была рада, что меня отдали в закрытую школу в Швейцарии еще совсем маленькой девочкой, — тихо произнесла Сьюсан. — Хотя мне было очень одиноко, но, думаю, это лучше, чем жить с родителями.

— Я бы тоже хотел, чтобы меня отсылали из дома почаще, но, видишь ли, на следующего наследника Бетанкуров возлагалось слишком много надежд, а как же их вбивать в меня, если я отсутствую.

Леонидас отпустил ее руку. Он выглядел неприступным, недосягаемым… как скала, а ей хотелось… его утешить. Хотелось проявить заботу. Сделать что-нибудь, лишь бы ослабить тиски, в которых они оба, как ей казалось, находились.

Но она не осмелилась и пальцем его коснуться.

— Головная боль прошла, — сказала она. — Спасибо. У тебя здорово получается. Уж не знаю, где ты этому научился.

— Польза от жизни в изоляции на высокой горе. Никто не мог побежать в ближайшую аптеку, чтобы купить таблетки каждый раз, когда что-нибудь заболит. Мы там освоили собственные методы.

— Я-то думала, что ты излечивал силой своей божественности.

Леонидас усмехнулся:

— Вероятно, как бог я всех разочаровал.

Автомобиль подъехал к входу в шикарный «Бетанкур-отель». Сейчас она ощутит у себя на спине поддерживающую руку Леонидаса. Хватит ли у нее душевных сил сохранять хладнокровие? Она едва смогла встать и идти, преодолевая дрожь в коленях.

У входа в отель их ослепили вспышки фотокамер, папарацци выкрикивали их имена. Они вошли в вестибюль, сияющий золотом, мрамором и ониксом, и Леонидас заметил:

— У тебя безрадостный вид, но, учитывая перспективу вечера с моей семьей, вполне подходящий.

Они шли по сверкающим коридорам, кивая европейской элите, собравшейся на гала-прием.

Сьюсан усмехнулась:

— С твоей семьей я справлюсь. Меня беспокоит моя семья.

— Я плохо помню нашу свадьбу, — сказал он и посмотрел на нее взглядом, который лишал ее самообладания. Самообладанием она оборонялась, как мечом. Сегодня она явно лишилась своего оружия.

— Не думаю, что дело в потере памяти, — тихо ответила она. — Тебе просто было это безразлично.

— Да, мне было все равно, — согласился он. — Но теперь я вспомнил. И твою мать тоже.

— Она гордится тем, что запоминающаяся особа, но зря себе льстит, потому что она — самая известная мегера в Европе.

Сьюсан сказала это в шутку, но слова повисли в воздухе, и шутки не получилось.

Рука Леонидаса, лежащая у нее на спине, скользнула вниз, потом вверх. И при этом он не сводил с нее глаз. Неужели он представляет, что это такое — воспитываться в холодной обстановке пансиона, знать, что родителям она нужна исключительно как ставка в их амбициозных планах? Представляет, что такое не иметь семьи в обычном, нормальном смысле? И всегда быть совершенно одинокой.

«До сих пор было так, но не сейчас», — прошептал ей внутренний голос.

Господи, о чем она думает? Нет! И сейчас у нее ничего нет. Леонидас не только Бетанкур, он худший из них. Он олицетворяет то, к чему приводят алчность и непомерные амбиции, вжившиеся в плоть и кровь поколений аристократов — к полному отсутствию благородства. Если невероятно богатые семьи решили бы создать аватара, то Леонидас стал бы идеальным выбором для Бетанкуров. Жесткий, беспощадный и губительный.

И теперь он восстал из мертвых, словно ему было необходимо добавить себе мистицизма.

Она много раз повторяла это, но… стоило ему дотронуться до нее, как она забывала о своих суждениях о нем.

— Готова? — тихо спросил он у дверей зала. От тембра его голоса, низкого, чувственного, у нее зачастил пульс. А взгляд? Сьюсан растворилась в его взгляде.

— Готова, — ответила она. Теплое томление разливалось внутри, и ничем этого не унять. Она, видно, обречена испытывать это с того момента, как поднялась на богом забытую гору в Айдахо и потребовала встречи с человеком, которого жители селения называли Графом.

Того Графа ей было проще воспринимать, потому что он просто поцеловал ее. Просто овладел ею. Сделал так, как пожелал. А она притворялась, что при иных обстоятельствах не покорилась бы ему.

Потом прошло несколько недель, и Сьюсан поняла, что сопротивляться этому мужчине невозможно, кем бы он себя ни называл.

Леонидас наклонил голову и предложил ей руку. Впервые за четыре года Сьюсан вошла в сверкающий огнями люстр зал не как сдержанно-равнодушная и ненавидимая — и всегда одинокая — вдова Бетанкур.

Вошла как жена Леонидаса.

И он рядом с ней.

Леонидас очень скоро понял, что Сьюсан привыкла к пышному показному параду клана Бетанкуров и выглядела совершенно бесстрастно.

А вот он испытывал трудности, приноравливаясь к прежней жизни.

Лишь немногие из его родственников выполняли какие-то обязанности, поэтому не было смысла часто их видеть. Он сконцентрировался на делах компании, стараясь наверстать то, что пропустил. Но сегодня состоится широко разрекламированный благотворительный бал, где будут присутствовать многие знаменитости. И члены семьи не могли пропустить возможность покрасоваться в дорогих нарядах, а заодно и посплетничать. Обычно этот «театр» происходил при участии прессы. Леонидас знал непредсказуемые выходки своей родни. Он помнил все их импровизации в отвратительных деталях. Лучше бы ему это забыть.

Бетанкуры вели себя здесь как всегда на подобных приемах: то с презрением, то с величием. Аполлония, к примеру, играла новый спектакль — «спасение своего единственного ребенка». Правда, ей это быстро надоело, и она начала выискивать кандидата на роль следующего любовника.