Сам всадник в красном седле, под ним такая же красная попона, расшитая львами и драконами. Всадник в черной кольчуге, на нее красиво легли доспехи, оставив свободными только руки от кистей, но там их защищают тяжелые латные рукавицы. Вместо головы цельнокованый цилиндрический шлем, опускающийся ниже подбородка, абсолютно черный, только на лицевой стороне красиво вычеканен золотом большой крест. По горизонтальной перекладине креста проходит узкая щель забрала. Но так как и по вертикали нанесена такая же полоса черного серебра, то и щель для забрала кажется просто орнаментом. У меня самого дрожь прошла по спине, когда всадник повернул незрячую голову в мою сторону и уставился мне прямо в лицо.

Поверх доспехов наброшен легкий плащ без рукавов, на белоснежной ткани кричаще и гордо выделяется огромный красный крест. Всадник медленно потащил из ножен длинный рыцарский меч, красиво вскинул над головой. По лезвию пробежали белые искры. Конь, повинуясь всаднику, встал на дыбы, грозно и гневно заржал, помесил воздух копытами.

Беольдр сказал недовольно:

— Опаздываете, барон Гендельсон!

— Простите, ваше высочество, — раздался из-под шлема густой сильный голос, — у меня было так много дел…

— Ладно, — сказал Беольдр с нетерпением, — поехали!

Всадник с усилием развернулся, голос его показался мне чересчур властным и неприятным.

— Возвращайтесь, — велел он сопровождающим его рыцарям, — и ждите возвращения своего сюзерена. Я вернусь скоро!

В воротах солдаты кричали Беольдру, пару раз крикнули мне, только Гендельсона игнорировали. Мне даже почудилось, что один выкрикнул что-то обидное вслед, но, может быть, просто послышалось.

На городской стене собралась толпа народа. Особняком стояла группа богато разодетых в цветные шелка вельмож. Гендельсон лихо отсалютовал им мечом. Ему кричали, мужчины махали шляпами, женщины — платочками. Мои глаза жадно отыскивали голубое платье, по телу прошла дрожь, вот там именно леди Лавиния машет платочком, что-то кричит…

Я тоже выхватил меч и, приложив лезвие к губам, вскинул в воздух. Со стены обрадованно закричали, жест непонятный, но все равно любой выезд рыцарей через городские врата — это праздник и развлечение. Беольдр бросил сварливо:

— Все, попрощались! Галопом — марш!

Солнце уже поднимается над темным далеким лесом. Гендельсон еще раз отсалютовал мечом в сторону темных башен. Желтый свет играл на всех выпуклостях доспехов, на шлеме и металле конской сбруи. Гендельсон был грозен и красив, а когда тронулся в путь, с его плеч заструился по ветру белый плащ.

Уже в лесу, когда ближайшие деревья скрыли городские стены, Беольдр перевел коня на рысь, а потом и вовсе на шаг. Мы ехали молча — Беольдр впереди, за ним Гендельсон. Я замыкал отряд, как, мягко говоря, наименее знатный. А если не мягко, то… понятно.

Я с любопытством поглядывал на Беольдра: таинственная штука должна быть при нем, поколебался — неприлично тревожить брата короля в его раздумьях, — но я же только что из простолюдинов, придворный этикет не знаю, да и уже дрались с Беольдром спина к спине, простит…

— Ваше высочество, — сказал с наибольшей почтительностью и даже потряс плечами, что имитировало помахивание шляпой над полом. — Но что мы везем? Снова церковную святыню?

Беольдр не двинул даже бровью, но у меня создалось впечатление, что он улыбнулся. Где-то там глубоко внутри.

— Что, уже устал? Нет, не святыня.

— А позволено будет узнать, что это?.. Если нельзя, то я молчу, молчу…

После долгой паузы, я уже думал, не ответит, Беольдр заговорил медленно, размеренно, словно молол зерно:

— Перебирая наши святыни, трофеи и просто редкие вещи, наши священники… или не священники, не знаю, поняли, что некий красивый восьмигранный камень в королевской сокровищнице не драгоценен сам по себе. Его и считали полудрагоценным, да и то лишь потому, что, по летописи, за него полегло уйма народу. Судя по легендам, его защищали отчаяннее, чем королевскую казну или знамя. Но уже и те, кто защищал и кто нападал, не знали, чем он ценен… Вот так он и переходил из рук в руки…

Гендельсон надменно молчал. Я спросил:

— А что изменилось?

— В нашей библиотеке есть описание Кернеля. И его храма, уцелевшего с незапамятных времен. Наши церковники, часть из них дни и ночи напролет читает старые книги, нашли интересные тексты… Там в центре их древнего храма, где у нас алтарь, у них — плита из неведомого камня, а в ней углубление… Восьмигранное. Да, как раз по размеру и форме камня, что в нашей сокровищнице!

Я присвистнул.

— Но как решились?.. Церковь могла завопить… простите, отечески заявить, что храм языческий, нечестивый. И что вовсе надо его вдрызг, а не приносить жертву! Ведь это похоже на жертву, правда?.. А вдруг если туда вставить камень, проснется какой-нибудь неведомый демон? Вдруг сам Азазель, единственный, кого господь не засадил в ад, а заключил на Земле под одну из каменных плит?

Беольдр ехал некоторое время молча, лицо его посерьезнело. Гендельсон хранил надменное молчание. Наконец Беольдр разомкнул губы, слова прогрохотали мощно, но успокаивающе, словно раскаты грома уже уходящей грозы:

— Верно, я так и говорил. Предостерегал. Да и многие доблестные рыцари, наделенные отвагой и мужеством, коих не заподозришь в трусости. Но церковь… Дорогой Дик, в церкви странные люди. Когда мы пришли в эти земли, церковь истребляла все чужое, чтобы укрепиться. Теперь, укрепившись, она собирает и спасает все остатки, что уцелели тогда… В старых книгах уцелели крупицы знаний, а знания не всегда нечестивы. Ведь в старину, до рождения Христа, жили и праведники… В церкви долго спорили, но отец Дитрих был настойчив, доказал необходимость риска. Ведь Кернель не может держаться вечно!.. Он запирает слишком удобный проход в горах, чтобы его оставили в покое. Карл будет бросать туда все новые силы, и Кернель падет. Есть сведения, что Карл уже послал туда небывалое войско. Вы его должны опередить на пару недель… Так что ваш камень в худшем случае лишь обрушит Кернель на неделю раньше. Но… вдруг поможет защите? Часть монахов пришла к выводу, что этот камень служит защите…

— На основании каких выводов?

— Ну… из камня возводят стены, — ответил Беольдр неуклюже.

Я фыркнул, позабыв на миг, что разговариваю с братом короля.

— Катапульты швыряют и камни!.. Да еще какие. Хотя, простите, ваше высочество, я думаю, церковники правы, что идут на риск.

Он покосился на меня.

— Ты милостиво одобряешь их действия? Странный ты, Дик.

— Простите, ваше высочество, — сказал я торопливо. — Это я так, мысли вслух. От одиночества такое бывает. Косишь сено в одиночестве, вот и начинаешь говорить то сам с собой, то с косой. А принесешь сена корове — говоришь с коровой.

Гендельсон громко фыркнул и отодвинулся вместе с конем. Долгое время мы ехали молча, потом Гендельсон, видимо, решил, что он едет почти как ровня мне, новоиспеченному рыцарю, а он по своему положению почти равен Беольдру, пустил коня рядом с Беольдровым, поинтересовался: