Записка на двери исчезла, не осталось даже следа скотча, которым ее приклеила Кара. Я постучал по шершавому дереву костяшками пальцев и принялся ждать. Открывать мне не спешили, к тому же я не слышал, чтобы наверху кто-то двигался. Подождав, я снова постучал — с тем же результатом. Звонка на дверях не было — просто странного вида ручка и самый простой замок. Не удержавшись, я слегка подергал за ручку, но дверь и не подумала открываться. Сынок Джефферсона явно получил мою записку, однако ему и в голову не пришло дождаться меня. Возможно, он был заинтригован моим визитом куда меньше, чем предполагала Кара Росс.

Повернувшись к двери спиной, я глубоко засунул руки в карманы и ссутулился под пронизывающим осенним ветром. Чуть дальше впереди виднелся пруд, которым я любовался еще днем. Сейчас, когда по нему пробегал ветер, черная поверхность его покрывалась зябкими мурашками. Погрузившись в свои мысли, я как раз разглядывал его, когда краем глаза заметил в беседке темную человеческую фигуру.

Конечно, света в беседке не было, однако в лунном сиянии можно было без труда различить силуэт человека. Это явно был мужчина — он сидел на скамейке, привалившись спиной к чудесной кованой решетке замысловатой работы, на которую я обратил внимание еще утром, и которая в беседке заменяла стены, сидел так же неподвижно и молча, как чучело, красовавшееся у входа в амбар. Заметив его, я слегка напрягся, наверное, потому, что в таком тихом и уединенном месте человеческое присутствие да еще в темноте невольно вызывает опасения. Потом мне вдруг пришло в голову, что этот мужчина — наверняка сын Джефферсона. Живи я в таком месте, я бы тоже с удовольствием просиживал у воды все вечера напролет. И беседка, и сам пруд отстояли от амбара на какую-то сотню футов, мне даже показалось странным, что он не услышал, как я подъехал и как потом громко стучал в его дверь, впрочем, возможно, ветер просто относит звуки в сторону. Решительно шагнув в темноту, я отыскал усыпанную гравием дорожку, ведущую к беседке, и двинулся по ней, осторожно ступая и глядя под ноги, чтобы не упасть.

К тому времени, как я дошел примерно до середины дорожки, я уже смог разглядеть, что мужчина сидит спиной к пруду, иначе говоря, лицом ко мне. Тогда он не мог не видеть меня, когда я стоял у дверей, и тем не менее не произнес ни слова, не окликнул меня… Получается, все это время он просто сидел и смотрел, как я стучусь? Поначалу я намеревался окликнуть его, когда подойду к беседке, но потом передумал. То, как он вел себя, было по меньшей мере странно, а вокруг стояла такая тишина, нарушить которую я почему-то не смог. Что-то подсказывало мне, что этого делать нельзя. Поэтому, вместо того чтобы окликнуть его, я просто пошел к нему.

Дойдя до беседки, я поднялся по трем ступенькам, которые вели в нее, и оказался прямо перед ним. Теперь я мог разглядеть, что на мужчине были джинсы и толстая фланелевая рубашка; густые темные волосы падали ему на плечи и закрывали лоб, некоторые наиболее упрямые пряди лезли в глаза, лицо пряталось в тени. Мужчина низко опустил голову, подбородок его был прижат к груди, но широко раскрытые глаза смотрели вверх, прямо на меня. Позади него на перилах стояла бутылка, мне показалось, это было виски, сорт я не разглядел, но жидкости в бутылке оставалось только на донышке. Я уже открыл было рот, чтобы поздороваться, когда заметил револьвер.

Он лежал на скамейке возле него, но рука мужчины сжимала рукоятку, и хотя я не слишком хорошо видел в темноте, однако сразу же заметил, что палец его лежит на спусковом крючке. Дуло револьвера смотрело на меня, но мужчина словно и не думал поднять его. Я осторожно шагнул к нему и перевел взгляд с дула револьвера на пустые темные глаза, которые разглядывали меня без малейшего проблеска любопытства или вообще какого бы то ни было чувства.

— Мой отец мертв, не так ли? — Голос у него был таким же безжизненным, как и взгляд.

Мне потребовалось сделать немалое усилие над собой, чтобы оторвать взгляд от дула револьвера и посмотреть ему в глаза.

— Да, — кивнул я. — Он мертв. Именно это я и приехал вам сказать.

Рука, в которой был зажат револьвер, слегка шевельнулась, и дуло его уставилось мне в грудь — теперь между мною и револьвером оставались какие-то жалкие шесть футов. Как раз такое расстояние, когда умение стрелять или меткость уже не имеют никакого значения, поскольку промахнуться попросту невозможно. Даже если бы бутылка с виски, стоящая у него за спиной на перилах, изначально была полна до краев, шансов у меня не было. Я мог смело считать себя без пяти минут покойником — нажми он на спусковой крючок, и мне конец.

Я замер, стараясь не шелохнуться. Во рту у меня мгновенно пересохло — с такой же скоростью, наверное, просыхает песок в пустыне после случайного дождя, сердце, сжавшись на мгновение, вдруг подпрыгнуло вверх и застряло в горле. В висках стучала и билась кровь, пальцы на руках почему-то свело, а ноги вдруг задрожали и подломились, словно я пробежал несколько километров.

— Послушайте… — неуверенно начал я, однако он тут же перебил меня.

— Я мог бы убить вас, — равнодушно проговорил он. — Мог бы пристрелить в тот же момент, как вы только подошли к двери.

Я больше не делал попыток заговорить. На меня и раньше, случалось, наставляли пистолет, в прошлом пару раз мне даже удавалось уговорить кое-кого опустить его, однако нынешняя ситуация выглядела так, будто особого выбора у меня нет. Похоже, Джефферсон был настроен серьезно, сомнения его, похоже, не мучили. Мне казалось, он вообще не испытывает никаких чувств, во всяком случае, тех, что, как правило, переполняют человека, когда он берет в руки оружие. Он и сидел, и говорил в точности как актер, который, оставшись в одиночестве, просто старается сыграть до конца сцену. Все остальные актеры уже разошлись, осветители погасили везде свет, однако он знает свою роль и, черт возьми, собирается доиграть ее до конца, несмотря ни на что.

— Только что толку вас убивать, лучше-то все равно не будет, верно? — вяло добавил он. — Вы ведь наверняка приехали не один.

Вот теперь я точно знал, что просто обязан хоть что-то сказать, хотя и не знал, что. А когда тебе в грудь смотрит револьвер, неудачно выбранное слово может стать последней ошибкой, которую ты сделаешь в своей жизни. Мне же очень не хотелось ошибиться. Я с трудом проглотил вставший в горле комок, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы голос мой, когда мне удастся заговорить, звучал как можно спокойнее и не выдал моего напряжения, потому что напряжения, видит бог, и без того хватало.

— По крайней мере у него хоть есть на то причина, — продолжал он. — А у вас? Обычная жадность, только и всего.

Револьвер снова шевельнулся, я увидел неясный отблеск в темноте, но, поскольку в беседке было все-таки довольно темно, не мог бы сказать точно, что он с ним делает, просто заметил, что револьвер движется, и внезапно пробудившийся во мне инстинкт заставил меня очнуться. Услышав, как клацнул отведенный затвор, я мгновенно — нет, не отскочил и уж тем более не метнулся, — а просто сделал какое-то неловкое движение и рухнул вправо. Вряд ли бы это меня спасло, если бы сыну Алекса Джефферсона вздумалось выстрелить в меня. Но вместо этого он вдруг сунул дуло револьвера в рот и спустил курок.