Николай закурил сигарету:

— Не будет никакого суда, Тихон! Нет для возбуждения уголовного дела никаких оснований!

— Как же так? А пленка?

— Пленка! Кассеты сдуру и по доверчивости мой отец все тому же майору передал!

— Вот оно что? И как же теперь?

— Никак! Наливай по второй!

— Это без вопросов!

Рудин наполнил рюмки. Спросил:

— Что сам делать будешь?

— Запью, к ядрене фене! Не могу на этот беспредел чиновничий смотреть! Не могу. Рука к стволу так и тянется. Дали бы волю, многих к стенке поставил бы. И что за страна? Говорят об одном, думают о другом, делают третье! Народ в дерьмо превратили, в рабов. Говорят о какой-то демократии, а вокруг коррупция невиданная! Все продается и все покупается! Жизнь человеческая копейки не стоит! Деревни вымирают! Да что там деревни, страна вымирает, а по «ящику» показывают, как у нас в России хорошо стало! Врут, суки, глазом не моргнут. И врут-то вроде внешне приличные, солидные люди. Гадом буду, Тихон, добром эта порнуха не кончится. Чую, кровь прольется! И без террористов всяких. У нас ведь как? Стоит только спичку поднести, и полыхнет. Полыхнет так, что все дотла сожжет! Вопрос, кто и когда эту спичку к высушенному реформами бестолковыми сушняку поднесет? А ведь поднесут, Тихон! Поднесут! И тогда мало никому не покажется. Европе с Азией и Америкой в том числе. Так какого хрена власти наши будто повязки на глаза надели? Чтобы не видеть дел рук своих. А ворованные деньги в кармане можно легко на ощупь пересчитать. Они у чиновников в одной валюте и в одних купюрах! Так что забухаю, Тихон, чтобы позора этого не видеть хоть неделю!

Рудин проговорил:

— Но трезветь все одно придется? А похмелье оно пострашнее пьянки будет!

— Да знаю! Но не могу больше. Устал. Морально!

— Ты это, Коль, брось! Займись лучше чем-нибудь другим!

— Чем, Тихон?

— Ну, рыбалкой, что ли! Да мало ли чем? — И тут Тихонок что-то вспомнил, улыбнулся: — Знаю, чем, Колян! И думаю, это занятие тебе по душе придется!

— О чем ты?

— Фельдшерицу к нам в деревню новую прислали, Матрена на пенсию ушла, вот ее и заменили. Девка с Кантарска, после медучилища. Справная. Симпатичная. На нее уже положил кое-кто глаз, знаешь, в деревне без этого не обойтись, но кто тебе в Семенихе может составить конкуренцию? Никто! Если возьмешься за фельдшерицу, все ухажеры в момент отвалят. И она знает о тебе, потому как прославился не только на район, а на всю страну! Тебе ж семьей обзаводиться надо? Надо! Когда еще такой случай представится?

Колян сказал:

— Посмотреть на девочку можно, отчего нет. Как ее зовут?

— Надеждой. Надеждой Павловной Курикиной!

— Постой! Уж не дочь ли она главврача райбольницы?

— Племянница, насколько знаю!

— Что ж ее дядюшка при себе не оставил?

— Народ гутарит, сама сюда напросилась, хотя могла в районе остаться! Слушай, Колян, а не из-за тебя ли эта Надежда Павловна прибыла?

— Не говори глупости!

— Почему глупости? Совсем не глупости. А вполне возможный расклад! Ты знаменитость, мужик настоящий, стоящий, не бабник. Так почему бы ей не попытаться закружить с тобой? По-хорошему, по-серьезному, я имею в виду?

Колян проговорил:

— Тогда если принять твой вариант, то фельдшерица девочка расчетливая. А я расчетливых не уважаю! Я…

Тихонок не дал договорить другу:

— Короче, Колян, надо тебе заглянуть в медпункт! Сегодня уже не стоит, а вот завтра? Надо! Хочешь, с тобой пойду?

Горшков отмахнулся:

— Ладно! Разберемся! Ты давай, наливай лучше!

После третьей рюмки Горшков отправился домой, прикидывая предложение Тихонка насчет нового фельдшера и находя это предложение не таким уж и плохим. Но это, может, сейчас, когда в голове шумел хмель, а завтра он отметет этот вариант друга? Но сходить в медпункт, по любому, не помешает. Посмотреть, что ж собой представляет Надежда Павловна Курикина. Ему, как участковому, невзирая на отпуск, положено знакомиться с новыми людьми на вверенном участке.

Эту ночь Колян спал спокойно, без сновидений, может, оттого, что освободился от чувства вины перед своими погибшими однополчанами, может, от действия спиртного. Поднялся позже обычного, без пятнадцати девять. Умылся, побрился, от завтрака, предложенного матерью, отказался, не было аппетита. Вспомнил о разговоре с Тихонком, касающемся новой фельдшерицы. Подумал отбросить мысль о посещении медицинского пункта, но затем решение изменил. Не без помощи старшины Головко, подъехавшего к дому Горшковых.

Увидев свой «УАЗ», Николай вышел на улицу:

— Привет, Степан!

— Здорово, Коля! Вот лайбу твою пригнал, надеюсь, поможешь добраться обратно в Кантарск попуткой?

— Помогу, какой разговор, но ты и дальше мог бы использовать «УАЗ», ведь на тебе сейчас Семениха!

— Так-то оно так, но ты же никуда не собираешься больше уезжать? Канар хватило, поди.

Горшков рассмеялся:

— Ну, теперь по всему отделу Канарейкин разнесет, как я его разыграл.

— Уже разносит!

— Нет, Степа, больше я никуда отсюда не поеду. По крайней мере, не планирую!

— Вот и посмотришь заодно за порядком. А я сюда наведываться буду. С каким-нибудь нарядом, для вида. Мне надо дом тещи подремонтировать, заела вконец со своими столетними хоромами, а отпуск — зимой! Но это если ты не против.

— Мне-то чего против быть? Занимайся домом, а за порядком я посмотрю, все равно делать нечего!

— Тогда поехали в участок? Передам тебе документы, ключи, чтоб опосля не мудохаться?

— Поехали!

Лейтенант и старшина подошли к машине. Из дома вышел Иван Степанович. Позвал:

— Колян! Может, на реку сходим? Устроимся в балочке, рыбалкой побалуемся, выпьем, за жизнь погутарим?

— Не получится, отец! У меня дела по службе.

— Так ты же в отпуске?

Пришлось солгать, иначе отец не отстал бы.

— Отозвали, бать!

— А?! Вот тоже начальники. Раз в год человеку нормально отдохнуть не дадут. Ну ладно, что ж поделаешь, раз отозвали, служи!

Николай уселся на сиденье и кивнул Головко:

— Поехали, Степа!

А езды-то, объехать церковь! Остановились под навесом. Прошли в сельскую Администрацию, в кабинет участкового. Войдя в комнату, Николай сразу определил, в ней кто-то и что-то искал.

Повернулся к Головко:

— Это ты, Степа, решил разложить документы по-своему?

Старшина удивленно ответил: