Агне первым делом идёт к камину и верещит от восторга, обнаружив, что в нём уже лежат сухие берёзовые дрова. Ула говорит: «Начнём с чего-нибудь лёгкого», – и берёт с полки бутылки с джином и виски; водку и кальвадос можно будет добавить потом. Виле наконец позволяет себе расслабиться и взлетает к самому потолку. Смотрит оттуда таким любящим взглядом, что видавшие виды старые барные табуреты тихо стонут от радости, и говорит:

– Девчонки, я тут подумала, мы слишком редко встречаемся. Всего один раз в длинную человеческую неделю – вполне достаточно летом. Но не зимой. Уж точно не этой зимой!

– Согласна, – кивает Ула, доставая из холодильника лёд. – Я, если что, хоть каждую ночь с работы могу уходить. У нас график свободный. Не как в старые времена.

– Я тоже хочу каждую ночь веселиться, – подхватывает Агне, которая уже растопила камин и теперь нежится в пламени, как пляжница на топчане. – Но если наш шеф опять устроит в пиццерии вечеринку, тогда один раз пропущу, не приду. Ох, девчонки, он такой красавчик! И повар отличный. Я всё думаю, как бы однажды с ним познакомиться. И если не испугается – сама знаю, что чудес не бывает, но помечтать-то можно? – на нашу встречу его пригласить.

– Давай включим музыку, – говорит Каролина, обращаясь не к подружкам, а к бару. – И откроем окно. Пусть на всей улице будет слышно, как нам тут весело. Городу очень важно, чтобы в нём веселились, это мне мой дом объяснил.

Здесь надо брать самок. Силы в них больше и страха больше. Одновременно и силы, и страха! Звучит как фантастика, так не бывает, но здесь – именно так. Отличное место. Нет смысла где-то ещё охотиться, пока оно есть.

Но это не означает, что можно взять какую попало самку. Даже самка не всякая подойдёт. Надо найти такую, у которой очень много тайной внутренней силы. С остальными не имеет смысла возиться. Слишком много хлопот, слишком мало навара. Совершенно не то.

Зато насчёт страха можно не беспокоиться. Кого ни выбери, страх обязательно будет. Они тут все боятся, всего.

Вот хорошая, – думает это. /Я не знаю, кто именно думает, как оно называется, что такое оно; у меня даже нет уверенности, что оно существует в том смысле, как мы представляем себе существование, тем не менее, это каким-то образом есть и вот прямо сейчас вполне по-человечески думает мысли, потому что охотник должен становиться немного похож на добычу, а здесь и сейчас добыча этого – человек./

Очень хорошая, – думает это. – Такая сильная! Практически светится. Мне подойдёт.

* * *

Это делает шаг /пока не шагает ногами, а только внутренне устремляется в направлении жертвы/ и обретает форму. А вместе с формой – имя. Не выбирает его, не придумывает, а принимает – какое есть, такое и есть. С именами здесь такая странная штука – они как-то связаны с формой. Являются неизбежным следствием формы и одновременно помогают её сохранять. Пока формы у тебя нет, можешь оставаться безымянным, дело хозяйское. Но как только обретаешь здешнюю форму, сразу оказывается, что имя у тебя уже тоже есть.

Теперь это называется Кристина Жебас. /Я не думаю, что имя имеет какое-то дополнительное значение и помогает проникнуть в суть описываемого не-совсем-существа, но по крайней мере, мне теперь будет проще – ясно, как это называть./

* * *

Зося идёт с работы на другую работу. Время у неё пока есть. Довольно много свободного времени, почти целый час. Поэтому можно не ехать автобусом, пойти пешком, а по дороге зайти в кофейню, купить там матча-латте такого невероятно красивого зелёного цвета, что даже если бы вкус ей не нравился, всё равно имело бы смысл его иногда заказывать. Брать чашку, сидеть и смотреть.

Зося высокая, тонкая, длинноногая, не бог весть какая красотка, зато выглядит гораздо моложе своих тридцати четырёх. И одевается как подросток – в драных джинсах, куртке из Зары, с виду примерно на четыре размера больше, чем надо, но так и задумано, так сейчас носят, это называется «оверсайз», в слишком лёгких, не по сезону кроссовках, с кучей мелких серёжек в ушах. Взрослую обеспеченную женщину в ней выдают только стрижка и сумка, да и то, если хорошо разбираешься в подобных вещах.

Маленький матча-латте, эту их шведскую булку с корицей, выйду, сяду на улице под каштаном, – думает Зося, сворачивая в сквер, через который идёт дорога в кофейню. – Как хорошо, что до сих пор можно сидеть на улице! Каждый день без дождя – как будто мне лично подарок. А может, не «как будто», а правда именно мне.

«Напоследок», – вкрадчиво подсказывает внутренний голос, крупный специалист по мрачным пророчествам на ровном месте, буквально из ничего. Но Зося его игнорирует. Думает: как же всё-таки хорошо, такой день сегодня чудесный, такой тёплый в этом году ноябрь.

В сквере почти совсем пусто, только вдалеке сидят на скамейке две совсем молодые девчонки с колясками, а напротив клюёт носом одинокий и вряд ли трезвый старик. Впереди по дорожке неторопливо идёт какая-то женщина в светлом сиреневом пуховике; красивый цвет, – думает Зося, – но для одежды он не подходит, кажется каким-то дешёвым и блеклым. Бывают такие цвета, в природе отлично смотрятся, и на картинах… точно не знаю, но, наверное, тоже. И если бы здание так покрасили, я бы удивилась, но мне бы, скорее всего, понравилось. А в одежде почему-то – решительно нет.

Зосе самой смешно – чего прицепилась? Какая мне разница, какой у кого пуховик? Она ускоряет шаг, чтобы обогнать причину своего колористического смятения и начать уже думать о чём-нибудь более интересном, но в этот момент незнакомка в сиреневом пуховике останавливается, оборачивается и приветливо говорит Зосе, как старой знакомой:

– Хорошая сегодня погода.

– Да, погода хорошая, – машинально соглашается Зося, вежливо улыбается, одновременно пытаясь вспомнить: мы что, знакомы? Да ну нет, в жизни я эту тётку не видела, я бы её запомнила, такое странное у неё лицо… – и в этот момент понимает, что «странное лицо» это череп. Не совсем настоящий, не как «бедный Йорик», скорее как будто тётка грим наложила для участия в карнавале, только никакого грима всё-таки нет.

Зося не кричит, не убегает, размахивая руками, она, слава богу, умеет контролировать своё поведение. Поэтому подкрепляет сползшую с лица вежливую улыбку новой, ещё более вежливой, проходит мимо оскаленной незнакомки в сиреневом, стараясь не шарахаться в сторону и одновременно случайно не задеть её рукавом, и идёт дальше, в кофейню, как собиралась. И благополучно туда приходит. И заказывает зелёный матча-латте. Но без булки с корицей. Куда ещё булку сейчас.

* * *

Очень хорошая, – снова думает это, оно же Кристина Жебас в сиреневом пуховике. – Именно то что надо. Силы много, воображение буйное, и страха в ней много, у таких хороших самый сладкий страх! Даже помогать не придётся, сама всё сделает. Сама, сама.

* * *

Это мне моя смерть показалась. Это точно была она, – потерянно думает Зося, сидя с чашкой зелёного латте на летней веранде кафе под каштаном, на холодном металлическом стуле за шатким деревянным столом.