Осталась за кормой европейская часть Константинополя. «Генерал Корнилов» вошел в Мраморное море и через короткое время бросил якорь на виду у пригородных дач в заливе Мод.

С тех пор как крейсер подошел к Константинополю, Врангель покинул каюту и молча стоял вблизи капитанской рубки, рассматривая город. Совсем недавно, буквально весной, он был уволен Деникиным в отставку и, не обремененный тяжестью ответственности за судьбы белой армии, безмятежно ходил по константинопольским улицам, собираясь в ближайшие дни уехать в Англию или Бельгию и навсегда забыть Россию.

Врангель почти наизусть помнил это письмо Деникина. Разуверившийся во всем, он прислал полное отчаянья письмо Драгомирову, а Драгомиров, предчувствуя большие перемены, переслал копию этого письма ему. Деникин писал: «Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил меня успехом войск, мною предводимых. Внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю Военному Совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование».

Врангель прочитал это письмо здесь, на набережной Константинополя. В своей приписке, приложенной к письму, Абрам Михайлович Драгомиров слезно просил его вернуться в Севастополь и тоже принять участие в Военном Совете, и еще писал, что он поддержит его кандидатуру на избрание Верховным главнокомандующим.

Прочтя это послание Деникина и слезное письмо Драгомирова, Врангель принял для себя единственное решение: отказаться от столь лестного предложения. Он уже тогда был обуреваем мрачными предчувствиями в успехе этой борьбы.

Но случились события, которые повлияли на решение Врангеля. Русский посол в Константинополе сообщил тогда Врангелю, что англичане подготовили ультиматум британского правительства. В нем Деникину с дипломатической вежливостью указывалось, что он устал и должен уступить свое место другому. В случае, если он откажется подчиниться, британское правительство прекращает ему поддержку и какую бы то ни было помощь.

Собственно, этот оскорбительный ультиматум оказал решающее значение на решение Врангеля. 22 марта 1920 года английский дредноут «Эмпериор оф Индия» с Врангелем на борту прибыл из Константинополя и бросил якорь на севастопольском рейде.

И вот снова этот же Константинополь, а между мартом и октябрем двадцатого бесконечные бои, потери и разочарования. И уже не он, а Деникин, сидя в тепле и покое, наблюдает за тем, как бесславно закатывается звезда барона Врангеля.

Деникин испил чашу позора раньше, ему предстояло сейчас.

Если и мог Врангель себя чем-то утешить, то только тем, что он покинул Россию, сохранив ее армию от полного уничтожения. Он верил, заставлял себя верить в то, что это еще не конец, что довольно скоро, весной или уж, в крайнем случае, летом, он еще ступит на святую для каждого русского брусчатку Севастополя.

Капитан «Генерала Корнилова» попрощался с лоцманом, как водится, рассчитавшись с ним и вручив полагающийся пакет с российскими подарками. И лоцманский катер вскоре снова заторопился назад, в устье Босфора, к деревушке Анадолу Каваи за новой партией российских судов.

К вечеру лоцманский катер сделал еще несколько ходок. Потрепанные недавним штормом суда, они, как цыплята к наседке, со всех сторон жались к «Генералу Корнилову». На многих их них были подняты отчаянные сигналы «Просим о помощи! Еды и воды!», «Терпим голод!», «Воды!».

Вместе с вошедшими в залив судами на «Корнилов» вернулись генерал Кутепов и адмирал Кедров. Последние двое суток они находились на крейсере «Кагул» и оказывали помощь терпящим бедствие судам эскадры.

К утру в заливе Мод уже стало тесно, и адмирал Кедров стал направлять вновь прибывающие суда на стоянку к Принцевым островам Бюйюкада и Бургузада.

Когда совсем рассвело, вокруг стоящих на якорях российских судов началось настоящее грабительское торжище. Прознав о бедственном положении, от дачных строений к судам устремились десятки лодок с пронырливыми негоциантами. Они плавали между судами, предлагая людям лепешки, жареную рыбу, куски баранины, грозди винограда и фиников, инжир, рахат-лукум и другие восточные сладости.

Изголодавшиеся люди снимали с себя последнее: кольца, серьги, кулоны, браслеты.

На громкие выкрики бесцеремонных спекулянтов из каюты на палубу вышел Слащёв. Несколько лодок обступили «Тверь», и торгаши, подобно пиратам, берущим судно на абордаж, пытались забраться на нижнюю палубу. Это у них не всегда получалось. И тогда в ход пошли веревки. Процедура была предельно простая. Коротко договорившись о товаре, покупатели опускали на веревке вниз серьги, часы или золотое кольцо, и тут же наверх поднимался пакет с жареным мясом или несколько гроздей винограда.

Наглый толстый турок в малиновой феске медленно продвигался вдоль борта «Твери» и время от времени выкрикивал, рекламируя свой товар:

— Миясо, миясо! Карашо миясо! — и, поднимая жирными руками жареную баранину, подносил ее ко рту, отрывал мощными зубами кусок и смачно жевал. Проглотив, снова принимался кричать: — Миясо, миясо!

Неподалеку от Слащёва свесился через палубное ограждение крупный, высокого роста незнакомый ему генерал-лейтенант и пытался торговаться с турком:

— Что ты хочешь за мясо, фармазон! — густым басом обратился он к турку.

— Миясо! Карашо! — откликнулся турок.

— Ну, и давай его сюда!

Здесь же, рядом с генералом, стояла уже знакомая Слащёву дородная дама в своей неизменной горностаевой накидке и с белой пушистой собачкой на поводке.

«Генерал Соболевский» — вспомнил Слащёв встречу с этой дамой в коридоре парохода. И собачку вспомнил, кажется, ее зовут Зизи?

— Ну, сколько хочешь? Мани? — продолжал торговаться генерал.

— Кароши мани! Доллар карашо! Фунт карашо!

— Я ж не американец. Где я тебе возьму доллар? — сказал генерал.

— Франк карашо! Лира, динар драхма можно!

Знал бы он, этот наглый торгаш, что прибывшие сюда пароходами из Крыма русские были почти нищими. Во всяком случае, тех денег, которые бы интересовали турецких торгашей, у них не было. Царские кредитные билеты не были обеспечены никакими государственными ценностями, поскольку уже не было даже самого государства, и стали обычными фантиками, представляющими интерес разве что для нумизматов. Лишь те, кто сумел в последние дни перед эвакуацией нажиться награбленным, вступали в сделки с турецкими торгашами.

— Нету у меня франков! И драхм я никогда в глаза не видел! Как же мы с тобой, турок, договоримся? — оценив взглядом лежащие на дне лодки продукты, генерал с досадой обернулся к жене, приказал: — Сними, Глаша, чего-нибудь с пальцев!

— Ты с ума сошел, Алекс! Это же бриллианты!

— Да ладно тебе! Не скаредничай! — обозлился на жену генерал. — Жрать охота! Снимай! Не то я свои золотые часы ему спущу!