Это случилось, когда паломник в запыленной одежде привез мне в Иерусалим письмо с далекой родины, в котором незнакомая мне женщина, леди Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после смерти ее супруга я остался последним в роду и отец умоляет меня вернуться домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.

В тот день я подумал, чего стоило отцу решиться на подобное и позвать меня — нелюбимого отпрыска и к тому же беглеца. Увы, из семи сыновей у него остался только я. И хотя у меня были совсем иные планы, иная жизнь, я не посмел не откликнуться на этот зов. Ведь разве есть у человека в этом мире долг более важный, нежели перед родной кровью, перед семьей?

Когда я сообщил магистру Гуго де Пайену, что намереваюсь снять белый плащ тамплиера, он не стал меня удерживать. И добавил, что несмотря на то, что в ордене я на хорошем счету, мне никогда не подняться выше ступени посвящения — слишком я люблю все мирское, чтобы всецело посвятить себя служению братству. Его слова задели меня, но, поразмыслив, я понял, что он прав. Одно то, что я завел себе женщину, не позволяло мне рассчитывать на возвышение в братстве. Конечно, тамплиеры, хотя и принимали обет безбрачия, имели право на так называемое «попущение Божье», то есть на редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более, чем монахами. Однако во мне всегда была тяга иметь семью, и уже одно то, что я предпочитал не ночевать в спальнях ордена, а шел в собственный дом, где меня ждали моя Фатима и сын Адам, ставило меня несколько осторонь от остальных членов братства.

Поэтому я смирился с тем, что никто не будет удерживать меня в Иерусалиме. К тому времени Фатима умерла, Адама я мог забрать с собой, и мне оставалось лишь выполнить некое поручение Гуго де Пайена. Я говорю «некое», но на деле это было весьма ответственное и почетное задание: отвезти письма нашего магистра для сильных мира сего — королей, епископов, аббатов, а также переправить целый обоз, который глава тамплиеров направлял своим прецепториям.

К этому обозу примкнул и мой собственный, так как я возвращался из Святой земли отнюдь не бедным человеком.

Весь мой путь проходил под охраной и защитой ордена, и в мыслях я уже видел, как встречусь с отцом и преподнесу ему удивительные дары Востока, в том числе и прекрасных арабских лошадей, от которых в Англии можно завести новую породу. А еще я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо после того, что я повидал, вряд ли саксонский бург [11]моего отца покажется мне пригодным для жилья. Таким образом я исполню мечту моей матери, саксонской принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда [12]. Ту мечту, которую так и не воплотил в жизнь мой отец.

Окрыленный надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горло — обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вез с собой, я превращал в золото еще по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретенные на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлекся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.

Не приведи Господь, чтобы об этом узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс — упрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И еще неизвестно, как отец примет моего Адама, незаконнорожденное, но крещеное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик много значил для меня. В нем одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне все, что я так высоко ценил, — тепло дома, любовь, привязанность.

На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить утехой своему господину. Но отныне я помолвлен с христианкой, дамой королевской крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать, что сулит мне этот скоропалительный союз.

После окончания моей миссии в лондонском Темпле был совершен обряд выхода из ордена. Однако и после этого гроссмейстер Темпла окружил меня почетом, а во время беседы дал понять: что бы ни случилось, если на то будет моя воля — я останусь в рядах братства. Ордену необходим человек, связанный родственными узами с Генрихом Боклерком, самым непредсказуемым из королей. Ибо хотя со дня основания братства тамплиеры почитают главой Папу Римского, но и земных властителей нельзя не принимать в расчет. Поэтому гроссмейстер обрадовался моему согласию по мере возможности следить за движением в Святую землю неофитов ордена. За это мне была обещана всяческая поддержка, ибо, породнившись с королем, я невольно оказывался втянутым в политику, а раз так — помощь тамплиеров может оказаться необходимой.

Для начала орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день после приезда в Англию я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две мои баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.

Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно, февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода стояла хоть пасмурная, но сухая и безветренная. Черные ветви деревьев отчетливо вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми: оттуда слышался лай собак и мычание скотины. Увядшие камыши и речные травы были расцвечены мягкими красками — от бледно-золотистой до буровато-коричневой, а на горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей. На склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.

Все это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного колеса водяной мельницы, умилила меня — ведь в Святой земле почти нет кошек, а те, которых удается увидеть — худых, большеухих, с длинными мордами — бог весть что, а не кошки.

Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые черные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, — и это в феврале, когда в Святой земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.

В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рожденный в рабстве еще в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражение необычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.