Как ни печально было денежное положение Турции, все же султан от столь любезной помощи уклонился.

Другими добровольными спасителями Турции явились так называемые бонд-хульдеры, то есть владетели долговых обязательств турецкого правительства.

Парижским трактатом 1856 года Турецкая империя была включена в сонм великих держав. Но это включение счастья ей не принесло. Турция, соблазняемая легкостью предлагаемого ей кредита, быстро «залезла» в долги. К концу царствования Абдул-Азиса, в семидесятых годах, внешний государственный долг Турции превысил 4 миллиарда франков, платеж процентов и погашение по займам стали государству не под силу, Турция оказалась банкротом и продолжала платить проценты лишь по тем займам, которые были сделаны под поручительства французского или английского правительств, платежи же по всем остальным займам просто отсрочивались и значились в бюджете под рубрикой «отложенных».

Несмотря на такое неблагоприятное положение, весной 1878 года в Константинополь прибыл представитель бондхульдеров виконт де Токвилль со следующим предложением: все разновременно заключенные Турцией займы сводятся в один, по которому Турция впредь будет выплачивать полтора процента в год, причем один процент будет считаться как процент, а полпроцента повышением суммы займа.

Сверх того, чтобы Турция снова могла дать правильный ход своему государственному развитию, ей будет выдан новый заем в 500 миллионов франков.

Все переговоры по этой сделке велись так секретно, что ничего не проникло вне среды заинтересованных лиц.

К счастью, накануне того дня, когда оставалось лишь подписать условие, князь Лобанов узнал о сделке и тотчас вручил Порте ноту, в которой напомнил, что по Берлинскому трактату Порта обязана по получении нового займа прежде всего уплатить нам военный долг 300 миллионов рублей, за которым трактатом обеспечен приоритет перед всеми другими платежами и расходами.

Как только стало известно содержание этой ноты, из Парижа и Лондона были присланы телеграммы: «Ничего не подписывать». Сделка расстроилась. Но скоро преобладающее влияние Англии и Франции стало меркнуть. Император Вильгельм сумел приобрести доверие султана Абдул-Гамида сперва присылкою помощника по управлению финансами и таможенниками с целою сериею чиновников, успевших навести некоторый порядок в управлении финансами.

Одновременно прибыла германская военная миссия с генералом фон дер Гольцем во главе, состоявшая из полковников: Рюстова (артиллерист), фон Лобе (кавалерист), полковника инженера, фамилия которого ускользнула у меня из памяти. Эта комиссия при содействии подчиненных ей инструкторов приступила к реорганизации турецкой армии по германскому образцу. Вслед за тем германское общество получило концессию на постройку Багдадской железной дороги и с успехом выполнило ее, вложив в это дело огромные капиталы.

В девяностых годах император Вильгельм совершил свое знаменитое путешествие в Палестину, на обратном пути прибыл в Константинополь с Викторией-Августой, где они были торжественно приняты султаном.

При помощи грамотного подбора послов германское влияние в Константинополе продолжало крепнуть, и к началу мировой войны германский посол Вангенгейм являлся почти полновластным хозяином в Константинополе.

С конца лета 1876 года в печати начали появляться слухи об албанской лиге, желавшей отделения Албании от Турции. Маршал Мегмет-Али при проезде в горных проходах Албании подвергся внезапному нападению восставших и был убит со всем составом посольства. В Константинополе тогда сложилось убеждение, что и нападение, и убийство Мегмет-Али произошли с ведома и согласия Абдул-Гамида, опасавшегося влияния маршала на войска и население столицы.

С самого первого дня покушения младотурок во главе с Али-Суави летом 1878 года, желавших освободить низложенного в 1876 году султана Мурада, брата Абдул-Гамида, последний окончательно поселился не в большом дворце Дольми-Бахче, резиденции Абдул-Азиса, а в его бывшем охотничьем доме Альдыз-Киоске, окружил себя отрядом из двенадцати стрелковых батальонов, вызванных из Малой Азии, державших кругом дворца сплошную боевую цепь, спал одетым на мендере, имея при себе револьвер, никогда никуда не выезжал, кроме как по пятницам на селямлик в Чераганскую мечеть, что уже по Корану он избежать не мог.

Слухи об албанской лиге, согласно газетам, все росли, теперь уже говорили о ее численности в 150 тысяч человек.

Тогда князь Лобанов поручил мне осмотреть и наметить будущую границу Восточной Румелии с Македонией, по пути заехать в Филиппополь к императорскому комиссару в Болгарии князю Дондукову-Корсакову с просьбой выдать мне открытый лист на право требования конвоя при объезде будущих границ между Восточной Румелии с Сербией и Восточной Румелии с Македонией. Предварительное намечание этих границ было для нас особенно важно, так как иностранцы хотели свести вопрос о границе с Македонией на нет под предлогом, что незачем проводить точную границу между Турцией и ее же автономной провинцией.

Сверх того, князь Лобанов дал мне письмо Дондукову-Корсакову, причем сказал:

– Вручите письмо лично и скажите князю, что хотя я знаю, насколько он занят, но все же прошу прочесть письмо и дать словесный ответ через вас, ибо вам содержание письма известно.

Прибыв в Филиппополь, я был тотчас же принят императорским комиссаром, доложил о возложенном на меня поручении по осмотру границ и вручил письмо, передав пословно сказанное послом. Князь Дондуков ответил:

– Хорошо, все будет сделано.

От императорского комиссара я прошел к его начальнику канцелярии генерал-лейтенанту Домонтовичу, который тотчас же снабдил меня всеми необходимыми документами и, кроме того, дал переводчика – болгарина-македонца Ангела Сукачева, оказавшегося незаменимым человеком по превосходному знанию местности в районе намеченных границ, неутомимым и умелым.

Когда же разговор зашел об албанской лиге, Домонтович сказал:

– Албанская лига – пустяки, все сведения о ней сильно раздуты, а вот македонская лига – дело другое.

Заметив мое удивление, он добавил:

– Македонская лига – дело серьезное. Во главе ее стоит македонский комитет, членами которого мы все являемся и главная цель которого – не допустить на местах исполнения постановления Берлинского конгресса.

Напрасно я ему напомнил, что государь император признал постановления конгресса и подписал их, Домонтович продолжал горячо говорить и окончил словами:

– Да что говорить. Поживите у нас день-другой и сами увидите, а теперь идемте обедать.

В шатре-столовой я сразу очутился среди группы близко знакомых по Петербургу офицеров, все обступили, расспрашивали, потом поинтересовались:

– Ты, конечно, будешь на концерте в пользу македонского комитета?

На заявление, что я ничего о концерте не знаю, мне тотчас же вручили билет и обещали вечером отвести меня туда.

В семь вечера мы были на месте. Довольно большой зал кафе-шантана был битком набит офицерами, болгар было мало, так как цена билета в половину турецкой лиры была для местных непомерно высока.