— Конечно помню, — говорю я вслух.

Ещё один такой заказ я не выдержу.

— Прекрасно. Мне очень понравилось то, что вы сделали из его квартиры. Поэтому я звоню узнать, свободны ли вы сейчас. Мне нужно помочь с домом.

«Дом» звучит более солидно и ответственно. Я начинаю просыпаться.

— Вы в нём живёте?

— Нет-нет, что вы. Я только купил его. А переехать хотел бы через несколько месяцев.

У него молодой, но бесцветный и неинтересный голос. Что-то мало он похож на свежеиспеченного домовладельца. Не хватает горячности. Хотя, возможно, он виртуоз телефонных переговоров. Я мну шнур серо-розового телефона от В&О.

— И что конкретно вы хотите, чтобы я сделал?

— Для начала, — говорит голос, — я хотел бы, чтобы вы взглянули на дом. И наметили мне ориентиры.

С неясным чувством, что я слышал такое раньше, я начинаю рисовать себе «шикарный» новодел на Холменколлене. Или дорогущую послевоенную виллу в Аскере. Или гигантский коттедж бункерного типа в Хьелсосе.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее, что это за дом, — прошу я.

— Понятно, — откликается он. —Том Эрик велел не забыть сказать вам, что дом построен Арне Корсму. Это вам что-то говорит?

Первая моя мысль: я ещё сплю. Арне Корсму— и дружбан, а скорее всего, подельник хозяина, этого, прости господи, незабвенного бабоукладчика Тома Эрика Сандосена, моего, во-первых, самого нудного и в конечном счёте — когда он увидел, как пружинит кровать и убедился, что в придиванный винный шкафчик помещается бутылка «Дом-Периньона», — самого благодарного заказчика. Вот ведь как бывает. Тут я понимаю, что проснулся окончательно и что человек в телефоне ждёт ответа.

— Имя Арне Корсму мне знакомо.

Ещё бы! Не я ли прятался по кустам, чтобы хоть издали полюбоваться на его творения. Не может быть, чтобы одно из них само шло в руки.

— Круто, — крякает от удовольствия телефонный собеседник. — Пожалуй, надо увидеться?

— Сейчас?

Я морщусь от досады: спокойнее! Не надо выставлять своё рвение.

— А почему бы и нет?

— В принципе можно, — говорю я. — Диктуйте адрес дома.

— Нет, сразу в дом мы не поедем. Надо сперва поговорить. Как насчёт ланча в двенадцать тридцать в «Липпе»?

Времени одиннадцать пятнадцать. Я всё отлично успеваю.

— Как я вас узнаю?

— Я похож на героя Ибсена, — отвечает он.

Терпеть не могу игры в литературные ассоциации:

— Какого именно?

— Хорошо одетый господин.

Странная манера шутить.

— Значит, нас там будет двое таких, — парирую я не очень уверенно. — И мы без труда узнаем друг дружку.

— Шучу! Я видел вашу фотку в журнале.

О том, что я спал лишь пять часов, забыто напрочь. Я принимаю душ, бреюсь, делаю маникюр и окропляю себя несколькими каплями Kenzo Homme. Звонивший может оказаться голубым, надо предусмотреть и это. Потом я меняю свою точку зрения: он не может не оказаться голубым. И холостым. И свински богатым.

Какая там погода? Я вдруг понимаю, что уже пару дней не был на улице. День серый, но сухой — и на том спасибо. Снег почти стаял. Я останавливаю свой выбор на ботинках Prada, чёрном костюме моего любимого Ermenegildo Zegna и угольно-серой рубашке. Пиджак на трёх пуговицах. Хотя носят на четырёх. Когда я был в Барселоне в ноябре, на всех были четыре пуговицы. У меня самого море таких пиджаков, но почему-то они мне не по душе. Вообще непреложность модных тенденций в одежде вызывает у меня подозрения. Сегодняшний стиль мне нравится, но меня не оставляет чувство, что дело делается так: VIP-персоны модного бизнеса где-то тайком собираются, рассматривают графики продаж и сообща решают: тот пиджак, что я купил год назад, в этом надевать неприлично. Поневоле станешь мнительным.

Потом я водружаю на нос квадратные очки от Alain Mikli, тоже наверняка неактуальные, хотя мода на очки не столь безапелляционна. Они мне идут. В них у меня вид визуала, думающего картинками. Во-первых, это не блеф, во-вторых, за это щедро платят.

На Карле-Йоргене Йэвере пиджак тоже на трёх пуговицах. Он, судя по белой рубашке, галстуку и дорогому — кашемир с шёлком — тёмно-синему костюму, отлучился с работы. Галстук корректной расцветки со строгим геометрическим рисунком. Готов побиться об заклад — мы ездим на «Черутти-1881».

Я начинаю сомневаться, что господин Йэвер — голубой, и не могу решить, считать это плюсом или минусом. По опыту я знаю, что у геев, по крайней мере у многих из них, потрясающее чувство стиля, но с ними бывает трудно работать из-за их назойливой настойчивости по части деталей. И они падки на китч. Заказчик-гетерофил, с другой стороны, склонен поступаться идеалом из-за цены. Хотя стоит его убедить, что некая затея ему по средствам, и он предоставляет тебе бесконтрольную свободу.

Человек, берущий заказ, вернее, общающийся с потенциальным заказчиком, уязвим и беззащитен. Не зная клиента толком, ты вынужден действовать на ощупь, как психолог-любитель, опираясь на визуальные сигналы и тому подобное. Мне страшно помогает НЛП.

Не пугайтесь, вы не обязаны знать, что есть НЛП. Это нейролингвистическое программирование, метод, а точнее сказать, ряд приёмов, разработанных в семидесятые годы в Калифорнии лингвистом Джоном Гриндером и гештальт-терапевтом Ричардом Бендлером. Они считали, что традиционная психология погрязла в попытках помочь людям с психическими проблемами, а надо дать нормальному человеку адекватное руководство к действию, для чего следует изучать успешных, талантливых и сильных людей — как они добиваются успеха?

Во время первой рекогносцировки, как сегодня, я стараюсь говорить как можно меньше. А занимаюсь тем, что в НЛП называется «калибровкой». Другими словами, слежу за языком телодвижений и модуляций собеседника. Одно из самых потрясающих открытий, сделанных Гриндером и Бендлером, — это то, что лишь семь процентов информации, передаваемой нами собеседнику, мы формулируем словами. Остальные же девяносто три приходятся на язык невербальный — позу, жесты, дыхание, движение глаз, цвет кожи, скорость речи, её ритм, мелодику и звучность. На стадии калибровки я пытаюсь снять достаточно информации, чтобы сделать хотя бы предварительные заключения о том, что собеседник на самом деле думает и чувствует. Ведь мы не говорим того, что думаем, во всяком случае не говорим всего, что думаем. И чем больше нюансов я в состоянии уловить, тем легче мне понять, в каком состоянии пребывает собеседник и что у него на уме, а это, конечно, даёт мне преимущество.

Я могу, к примеру, воспользоваться раппортом. То есть посеять в душе собеседника чувство, что мы люди близкие, свои в доску; для чего надо «отзеркаливать», проще говоря, обезьянничать его жесты, телодвижения, имитировать тембр его речи и так далее. Иной раз гораздо практичнее не подстройка, а разрыв, он же — установление дистанции. Это изящный и светский способ отвергнуть человека, ибо почти наверняка собеседник заметит и запомнит не то, что чувствовал себя не в своей тарелке, а исключительно ваши реплики, которые могут быть изысканно учтивы.