поэтому я с некоторых пор

подмигиваю девкам бескорыстно.

Что к живописи слеп, а к музыке я глух —

уже невосполнимая утрата,

зато я знаю несколько старух

с отменными фигурами когда-то.

Зря вы мнётесь, девушки,

грех меня беречь,

есть ещё у дедушки

чем кого развлечь.

Настолько не знает предела

любовь наша к нам дорогим,

что в зеркале дряблое тело

мы видим литым и тугим.

Забавно желтеть, увядая,

смотря без обиды пустой

на то, как трава молодая

смеётся над палой листвой.

Надеюсь, без единого проклятия,

а если повезёт – и без мучений

я с жизнью разомкну мои объятия

для новых, Бог поможет, приключений.

Всегда приятно думать о былом,

со временем оно переменилось,

оно уже согрето тем теплом,

которое в душе тогда клубилось.

Зря не печалься, старина,

печаль сама в тебе растает,

придут иные времена,

и всё гораздо хуже станет.

С Богом я общаюсь без нытья

и не причиняя беспокойства:

глупо на устройство бытия

жаловаться автору устройства.

Чтоб нам в аду больней гореть,

вдобавок черти-истязатели

заставят нас кино смотреть,

на что мы жизни наши тратили.

А вдруг устроена в природе

совсем иная череда,

и не отсюда мы уходим,

а возвращаемся туда?

Я спокойно растрачу года,

что ещё мне прожить суждено,

ибо кто я, зачем и куда —

всё равно мне понять не дано.

Меняется судьбы моей мерцание,

в ней новая распахнута страница:

участие сменив на созерцание,

я к жизни стал терпимей относиться.

Задумано в самом начале,

чтоб мы веселились не часто:

душа наша – орган печали,

и радости в ней – для контраста.

Живя в дому своём уютно,

я хоть и знаю, что снаружи

всё зыбко, пасмурно и смутно,

но я не врач житейской стужи.

Всем смертным за выслугу лет

исправно дарует Творец

далёкий бесплатный билет,

но жалко – в один лишь конец.

Своё оглядев бытиё скоротечное,

я понял, что скоро угасну,

что сеял разумное, доброе, вечное

я даже в себе понапрасну.

Как одинокая перчатка,

живу, покуда век идёт;

я в Божьем тексте – опечатка,

и скоро Он меня найдёт.

Уходит засидевшаяся гостья,

а я держу пальто ей и киваю:

у старости простые удовольствия,

теперь я дам хотя бы одеваю.

Забавно в закатные годы

мы видим, душе в утешение,

свои возрастные невзгоды

как мира вокруг ухудшение.

В толпе замшелых старичков

уже по жизни я хромаю,

ещё я вижу без очков,

но в них я лучше понимаю.

Совсем не зря нас так пугает

с дыханьем жизни расставание:

страх умереть нам помогает

переживать существование.

Чтоб не торчали наши пробки

в бутылях нового питья,

выносит время нас за скобки

текущих текстов бытия.

Не ошибок мне жаль и потерь,

жаль короткое время земное:

знал бы раньше, что знаю теперь,

я теперь уже знал бы иное.

Ещё одну вскрыл я среди

дарованных свыше скорбей:

практически жизнь позади,

а жажда ничуть не слабей.

В одно и то же состояние

душой повторно не войти,

неодолимо расстояние

уже прожитого пути.

Что в зеркале? Колтун волос,

узоры тягот и томлений,

две щёлки глаз и вислый нос

с чертами многих ущемлений.

Вот я получил ещё одну

весть, насколько время неотступно,

хоть увидеть эту седину

только для подруг моих доступно.

Мне гомон, гогот и галдёж —

уже докучное соседство,

поскольку это молодёжь

или впадающие в детство.

Своя у старости стезя

средь зимних сумерек унылых:

то, что хотим, уже нельзя,

а то, что льзя, уже не в силах.

А в кино когда ебутся —

хоть и понарошке,

на душе моей скребутся

мартовские кошки.

Я по себе (других не спрашивал)

постиг доподлинно и лично,

что старость – факт сознанья нашего,

а всё телесное – вторично.

Поездил я по разным странам,

печаль моя, как мир, стара:

какой подлец везде над краном

повесил зеркало с утра?

Зря, подруга, ты хлопочешь

и меня собой тревожишь:

старость – это когда хочешь

ровно столько, сколько можешь.

Года меняют наше тело,

его сберечь не удаётся:

что было гибким – затвердело,

что было твёрдым – жалко гнётся.

Смешон резвящийся старик,

однако старческие шалости —

лишь обращённый к Богу крик:

нас рано звать, в нас нет усталости.

Я курю в полночной тишине,

веет ветер мыслям в унисон;

жизнь моя уже приснилась мне;

вся уже почти; но длится сон.

Я в фольклоре нашёл враньё:

нам пословицы нагло врут,

будто годы берут своё...

Это наше они берут!

Увы, но облик мой и вид

при всей игре воображения

уже не воодушевит

девицу пылкого сложения.

Всегда бывает смерть отсрочена,

хотя была уже на старте,

когда душа сосредоточена

на риске, страсти и азарте.

Когда бессонна ночь немая,

то лиц любимых вереница,

мне про уход напоминая,

по мутной памяти струится.

Очень жаль, что догорает сигарета

и её не остановишь, но зато

хорошо, что было то и было это,