Кабинет был маленькой, обшарпанной комнатой, ее стены были увешаны глянцевыми портретами призеров, афишами, рекламирующими сотни боев, которые провел Олаф с тех пор, как приехал в Оушн-Сити. Сам Крюгер сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами, на котором стояло с дюжину ни разу не звонивших телефонов. За другим столом, поменьше, стучала на машинке пергидрольная блондинка, она жевала резинку и заполняла комнату ароматом духов, наверняка стоивших по десять центов за галлон.

— Есть минутка или ты занят? — спросил я, захлопывая дверь.

Олаф указал мне на стул. Он был весьма миниатюрен, лыс как яйцо и так же умен, какими они обычно бывают. Он был в рубашке, без пиджака, его тонкая золотая цепь для часов стягивала расстегнутый жилет, а галстук свободно висел на открытом вороте рубашки.

— Как ты, Вик? Я не занят. В этом жалком заведении никогда ничего не происходит, так что у меня уйма свободного времени.

Тут, словно чтобы доказать, что он врун, зазвонили сразу три телефона, дверь распахнулась, зашли два парня и начали орать что-то о халатах, которые они хотят надеть на их следующий бой. Парни были такие же большие, страшные и крепкие, как и пара буйволов, но Олаф отмахнулся от них, словно они были карликами.

— Выметайтесь вон отсюда, вы, задницы!

И они ушли.

Затем он поднял трубки сразу двух телефонов, выкрикнул в них, что он занят, потом взял третий, послушал мгновение и вынес вердикт:

— Порви с ним контракт и дай ему пинка под зад. Будешь сигару, Вик? — предложил он, толкая коробку через весь стол. — Что тебя тревожит? Слышал об убийстве. Я не знал девушку, но если тебе ее жаль, то и мне тоже.

— Она была хорошим человеком, Олаф, — произнес я, толкая коробку с сигарами обратно. — Но не важно. Знаешь парня по имени Миллс?

Он провел по лысой голове рукой, на которой не хватало большого пальца, посмотрел на блондинку и скорчил рожу:

— Парней с такой фамилией пруд пруди. Как еще его зовут?

— Я не знаю. Он красив, года двадцать три — двадцать четыре. С огромными кулаками. Двигается подобно молнии и держится как профессионал. Правда, особо выдающегося в нем ничего нет.

— Конечно, я знаю его. Цезарь Миллс. Да, тот самый. Если бы он мог оставить в покое женщин, то вполне смог бы стать чемпионом мира в полутяжелом весе. Не было боксера, который мог хоть раз дотронуться до него перчаткой. Он начинал здесь. Я думал, что нашел настоящего победителя, но он не хотел тренироваться. Он выиграл три боя подряд, затем, когда я начал подбирать ему ребят, знающих свое дело, он не выдержал. Он ушел около шести месяцев назад.

— У нас возник небольшой спор. — Я повернулся так, чтобы он смог увидеть синяк на моей шее. — Он привык использовать ноги.

Глаза Олафа расширились.

— Паршивец! — возмутился он. — Но лучше оставь его в покое, Вик. Он ядовит. Если ты думаешь, что можешь уложить его, тебя ждут серьезные последствия. Даже теперь я подозреваю, что его трудно будет остановить. Я бы никого не выставил против него, разве только очень хорошего тяжелого боксера, но и тогда бы я не был уверен в своих деньгах. Как ты наткнулся на него?

— Он охраняет поместье «Санта-Роза». Я пошел туда по делу, и мы поссорились.

— Охранник? — удивился Олаф. — Зачем? У него куча денег. Может, это какой-нибудь другой парень?

— Возможно. Почему ты думаешь, что у него есть деньги?

— Ну, черт! Это же видно! Время от времени он заглядывает сюда; одевается словно миллионер, ездит на кремово-голубом «роллсе», имеет дом в районе Феирвью, от которого у меня текут слюнки.

Я вспомнил о золотых, соединенных воедино портсигаре и зажигалке, которые Миллс извлек из кармана, но упоминать об этом не стал.

— Никто не знает, откуда у него эти деньги, — продолжил Олаф. — Когда он в первый раз пришел ко мне, то был на мели и был рад получить бесплатную еду. Охранник, говоришь? Возможно, у него снова настали тяжелые времена. Я не видел его месяц или около того.

— Ты сказал, он нежен с женщинами?

Олаф поднял вверх руки:

— Нежен? Ты никогда не видел чего-либо подобного. Ему всего лишь надо прикоснуться к шляпе, и они у его ног.

Я подумал мгновение, затем отодвинул назад стул:

— Что ж, спасибо, Олаф. — Я легонько дотронулся до шеи. — Тот удар, которому меня научил Баттлер, был против Миллса абсолютно бесполезным.

— Конечно же, — серьезно согласился Олаф. — Этот парень быстр. Но если ты сможешь хоть один раз ударить его, то он начнет трусить. Всего лишь один хороший крепкий удар, и он закусит свою губу. Вся загвоздка в том, чтобы ударить его.

— И еще, Олаф, — произнес я, останавливаясь у двери, — кто эта рыжая там, снаружи? Та, что с большими глазами и в модных брюках?

Лицо Олафа застыло в усмешке.

— Гейл? Гейл Болас? Она там? Я не видел Гейл много недель подряд. Она расскажет тебе о Цезаре. Она была его подружкой. Она помешана на боксе, но, когда Цезарь прекратил тренировки, она бросила его. Она приходила сюда ночь за ночью около шести месяцев назад. Потом внезапно перестала. Я слышал, она покинула город. Эта куколка — крепкий орешек, Вик.

— Тогда давай выйди и растопи лед для меня, — попросил я. — Я хочу с ней встретиться.

В обеденное время у Финнегана всегда было шумно и многолюдно, в центральной части даже устанавливались дополнительные столики. Но по кругу, в нишах столики предлагали убежище от давки и были заботливо зарезервированы для специальных посетителей Финнегана.

С моего места за уединенным столиком рядом со стойкой бара я заметил вошедших Кермана и Бенни и помахал им. Они помахали в ответ и направились ко мне, прокладывая себе путь через толчею; порой Керман останавливался, чтобы извиниться в соответствии со старинным этикетом, когда ему случалось толкнуть локтем какую-нибудь девушку или смахнуть шляпку, а Бенни следовал за ним, поправляя шляпки и натягивая их девушкам на нос, когда они пытались протестовать, он вежливо улыбался. Оба казались слегка пьяными, но это было хорошим знаком — после встречи с бутылкой на них снисходило вдохновение.

Когда они приблизились к нише, где я сидел, они заметили мисс Болас. Оба резко остановились и вцепились в друг друга, затем рванули вперед, борясь за то, чтобы добраться до столика первым.

— Все в порядке, все в порядке, — затараторил я, отталкивая их назад. — Вам не надо так возбуждаться. Садитесь и попробуйте себя вести, как вас учили дома. Для вас здесь ничего нет.

— Разве эта штучка не прелестна? — сказал Бенни, обращаясь к Керману. — Он посылает нас на весь день работать ногами, мы стираем их в кровь, в то время как все, что он делает, — это болтается с женщинами. А потом у него хватает наглости говорить, что для нас здесь ничего нет.