Стефан засмеялся; голова у него кружилась: Тонин тоже курил трубку, маленькая комната была как флакон — не вздохнуть; раскладная кровать с синим покрывалом, опять фотографии кораблей — современных парусников и реконструкций; красивые часы из руля, пришедшего в негодность; не сувенир — настоящая вещь, как у Платона, праотец-праобраз; Свет заснул тихо, облокотившись на его плечо; «мы пойдем, Тонин».

— Не сердитесь на мальчишку; мне с ним хорошо, а он вроде странный такой же, как я, — «нет, что вы, Тонин, спасибо, что дружите с ним»; Стефан подхватил привычно Света на руки, Гилти открыла дверь; «спокойной ночи, Тонин»; бармен стоял и смотрел им вслед, кисточка в клею в руке, окликнул: «Ван Марвес…» Стефан обернулся, Свет спал на руках, как в гнезде; «не бойтесь его, он видит только свет»; и закрыл дверь…

«Вас проводить?» «нет, я сам; всё сам, буду учиться ходить; завтра уеду с вашим нелюбимым, как овсянка, Анри-Полем; присмотрите за моими?..» «конечно; возвращайтесь; и не позволяйте себя менять»; как будто он ей нравился таким, какой есть; а он дошел до вагончика, открыл дверь локтем — не закрыл, убегая; и положил Света прямо в одежде. «Спи, — коснулся высокого лба, — пусть тебя снятся цветы, а не корабли; корабли — это не вечность; они тонут, гибнут, гниют; а цветы… в Гель-Грине не растут»; Свет был очень похож на него, Стефан смотрел будто в озеро — мысли как мальки, рисунки как кувшинки; сын — как это возможно; не выдержал одиночества и пошел опять к морю; на косу. У маяка светился огонь — переносной противоштормовой фонарь, сочно-желтый, как апельсин; на камне сидел Расмус, курил и смотрел чертежи. Маяк закрывал его от ветра; «привет, Роулинг, не помешаю?..»; так они провели всю ночь, до бледно-голубого, как шелковый шарф, рассвета; Расмус ковырялся в маяке, звенел там железяками, смазывал, матерился чуть слышно; Стефан подавал ему нужные ключи, выныривая из дремы; внутри маяк уходил ввысь, как башня, полная воинов в старину; винтовая лестница, звенящая под ногами, как оружие; к площадке, полной хлама — старого кресла без ножки, разбитых ламп, обрывков бумаги, обломков рам и перил; в маяке и вправду можно было жить когда-то; завести непромокаемый плащ и собаку, пару томов Толкина — но не всего, чтобы не знать, чем дело кончилось; потом Стефан вспоминал ночь, как первый рассвет в своей жизни…

…В походе Стефан не спал еще три дня; а потом свалился у костра, на привале, накануне переправы через одну из горных речек — вода словно коричневое стекло, песок блестит — в нём золото прямо крупицами; Анри-Поль брал такую ледяную горсть в ладонь и показывал Стефану; «вторая Аляска, но писать про это нельзя: понаедут охотники и Гель-Грин перестанет им быть; все наши отчеты о залежах хранятся под грифом “секретно”»; и Стефан писал о соснах, напоминающих ему кардиналов, — в золоте и зелени; слюде в камнях, поросших странным голубоватым мхом; о видах с гор — оглянуться и посмотреть вниз, потерять сознание; Анри-Поль читал у костра и говорил: «похоже»; а когда Стефан наконец заснул, внезапно, на середине фразы, будто его убили в спину, Анри-Поль наклонился над ним, как луна над Колизеем, геолог Руди, самый старый, с бородой и глазами синими, сказал: «пусть спит; трепыхался, как веточка, а то сердце откажет»; и привал продлили; пели песни под гитару тихонечко, варили походной борщ из щавеля; а Стефан всё спал и спал, и звезды меняли над ним свои узоры…

Проснулся он в рассвет, туман обволок всех паутиной; Стефан не понял сначала, где он; ему снился старый дом в городе, где нет моря; гор, леса — только равнины, полные высокой травы — для скота; фермерская область; как-то Стефан ездил в гости на автобусе к своему одногруппнику — Паултье с темно-темно-рыжими, почти бордо, волосами; при всём своём экзотизме Паултье был сыном фермеров и спокойно на выходные ездил махать к ним лопатой; Стефан гордился, что учился с ним; и Паултье любил его. Геологи спали, котелок висел над угольками с остатками ночного чая — черного-черного, сладкого, как мармелад. Стефан прошел немного дальше в лес, за кусты, отлить; застегнулся и вдруг услышал серебряный звук, протянувшийся над лесом, как провод; Стефан вышел из-за деревьев к виду на море: спуск с горы, обрыв, внизу — камни и глубина сразу метра три. Из тумана шел по Лилиан корабль — туман вокруг него отливал всполохами розового и золотого, будто горел; и кто-то на палубе, выйдя, как Стефан, потянуться, проснуться, пробовал флейту. Стефан протер глаза — корабль с красными парусами исчез; и не было его никогда; «красиво как, — подумал Стефан, — море со мной играет»; вернулся к костру. На брезентовом плаще сидел Анри-Поль, небритый, заспанный, похожий на романтичного разбойника из сказки Гауфа, набивал трубку табаком и сосновыми иголками.

— Ты слышал? — спросил Стефан. — На флейте играли…

Анри-Поль не слышал, но поверил; Стефан понял об Анри-Поле самое главное — он всё понимает. Для гель-гриновцев богом был строящийся город; а Анри-Поль — его пророк. Стефан записал это в блокнот с кораблем; но потерял при очередной переправе: уронил рюкзак в воду, упал в воду спасать и блокнот уплыл из кармана; ничего, кроме этой мысли, там не было… И еще когда-то Анри-Поль был женат; развелись; Стефан пытался представить самую красивую на свете женщину, но Анри-Поль не рассказал дальше; потом Стефан спросил о Расмусе: «он влюблен в Лютецию или я сплетничаю?» «знаю; Жан-Жюль тоже любит говорить о других» «у неё есть парень в Коста-Рике; уедет однажды, а Расмус умрет»; «не умрет; у него есть маяк», — и стал выбивать трубку о бревно, на котором сидел…

«Вернусь — опубликую, назову “Золотое”…» — как рефрен из популярной песенки с радио; еще Стефан постоянно стал напевать за одним геологом: «с неба падала вода, тра-ла-ла»; геолог рассказывал, что песенка длинная, про море, про розы; он услышал, как её пел какой-то молодой монах в самолете — летел на Мальту, а геолог — в Гель-Грин; разговорились. Гель-Грин ломал тело Стефана, как военная служба; благоуханным туманом, соснами, сопками, полными багульника, — в Гель-Грин приходила весна; Стефан находил морошку, ел её горстями, пахнущую шелком, и думал иногда о Гилти; как о чем-то привидевшемся…

…Он вырос, изменился; городская бледность сменилась яркостью Боттичелли; под ногти забился песок, полный золота; «вернемся в шторм», — сказал старый Руди; небо было так низко, что, казалось, касалось макушек; Стефан нес коробки с образцами, внутри стекло и вата; ужасно боялся споткнуться; они спали внутри, эти камни, как яйца редких птиц; и пока с горы Гель-Грин — только крошечный белый поселок.

«На город надвигается страшный шторм», — пробормотал Стефан; Анри-Поль, шедший рядом, улыбнулся еле-еле — обветрил губы; «Корабельные Новости» он тоже любил; пахло пронзительно солью и морскими водорослями, шторм пришел с запада; Стефан вспомнил свой первый шторм-лунную ночь. «Дети, — подумал он, — у Гилти…»; чем ближе к городу, тем труднее было дышать: воздух был словно кожа. «Сначала в мэрию, оставь там образцы». Дали ключ; Стефан возился, искал свободное место в шкафу, и вдруг ударило в стену; Стефан замер, потом выглянул — море шло на Гель-Грин. «О боже, Свет, Цвет», — он захлопнул шкафы, зазвенело стекло, Стефан выбежал на улицу. Дождь хлестал с такой силой, будто бил, сражался; Стефан натянул капюшон — за неделю он сжился с курткой, как с женщиной; побежал через улицы; открыл свой вагончик — никого не было; темно и тепло; на столе — стакан сока и книга; Стефан нашел телефон в рюкзаке — Анри-Поль одолжил.