на баяне. Молодец! Бокалы благородно позвякивают в белоснежной корзинке. Только что начался Великий пост, ничего, нам можно, у нас самый тяжелый и прекрасный на земле труд. Скоро уж Пасха!

Весной не до работы, но приходится — привык. Такие запахи приносит ветер — башка кру´гом. Бирюза небес, бульканье тающих потоков, время совершенствоваться в мордобое, а ты все лепишь. Вечером приедут ребята, будем драться от восхода до заката дня четыре. Надо съездить в город за едой и бинтами.

Лето — самое неудачное время для творчества. Жара, комары, слепни. Надо камушек какой-нибудь сделать на воздухе или деревяшку вырезать. В заветных тетрадках жизней на пятьдесят придумано. Слава богу, топоров теперь хватает: их можно по Интернету заказывать откуда хошь, по всему миру. Представляете, на каком-нибудь хуторе в Швеции или Норвегии мужичок в своей маленькой аккуратной кузне, где порядок и чистота, откует заготовку. Закалит ее, вспоминая секреты прадеда, наточит, потом доведет до бритвы вручную, потом насадит на вырезанную им же ручку с мягкой удобной насечкой, чтобы топор не вылетал из руки. И наконец, вклеит деревянный клин. А потом, вложив шедевр в простой кожаный чехол ручной работы с заклепкой, отправит его в далекую и страшную Россию. Класс. А тут мы с собачней его получаем и вешаем на дверь в компанию других таких же прекрасных топоров разного размера. Потом радуешься долго. Просыпаясь поутру, вспоминаешь: а чего так хорошо? Конечно! Новый топор.

Каждый раз даешь себе зарок летом ничего не делать. Только медитация и тренировки. Носиться по водохранилищу на жёлто-чёрном спидстере12 Bombardier взад-вперед, а потом пьяным от воздуха и красного вина валяться под яблоней или грушей, глядя в звездное небо, и рыдать, рыдать, рыдать под Роберта Фриппа и Алешу Димитриевича, представляя бесконечную Россию, пока собаки слизывают слезы. Вот это жизнь. Мечты, мечты! Пока не получается. Но кажется, старость уже пришла, а значит уже нужно пробовать.

Весна, середина марта. Лед на озере уже серый. Вода заметно поднимается каждый день. Ночами сильный ветер, нет, лучше написать — сильные ветра. У берега три совмещающихся прудика: для уток, для людей, для катеров. Утиный отделан бревнами лиственницы, льда уже нет, темно-изумрудная вода чуть теплее по цвету, чем в Женеве. Второй, отделанный булыжником, покрыт коркой льда, в третьем вода точно под навесом, остальное — лед. Как все непросто и логично устроено в природе. Работается еще хорошо, как зимой. Откуда ни возьмись, каскад интереснейших заказов. Русская самоедская особенность: нет работы — плохо, есть — плохо, слишком много. Не гневи бога. С некоторыми задачами помогут справиться мои замечательные ученики. Они, кстати, тоже часть родины. Порой до глубины души трогают ребята меня своей самоотверженностью. Ведь некоторые задания требуют нечеловеческой самоотдачи. Игорь Александрович Моисеев называл танцовщиц и танцовщиков ансамбля своими крыльями. Вот и у меня подросли, слава богу, небольшие крылышки. Хочется, чтобы каждый стал неподражаемым мастером и не поминал лихом своего учителя. Примерно такие мысли наряду с другими, о вечности, лезут в голову, когда сидишь на дощатом настиле у шалаша над водой. Прям Ленин, такой гуманист. Кое-где еще потемневший лед.

Журавлиный клин медлительно движется из-за черного слэба13 леса, похожего на лабрадорит, и как в масло входит в почти геометрически правильный веер, образованный четырьмя самолетами, вылетевшими, очевидно, недавно из Шереметьева. Мигая бортовыми огоньками, они летят навстречу птицам с такой же скоростью, только немного повыше, на фоне свинцового неба с небрежно кем-то вырезанными лазурными весенними лоскутами. И только отдаленный грозный рокот двигателей немного мешает гармонии картинки. Овчина старой куртки, купленной на Манхэттене лет тридцать назад, от влаги пахнет немного псиной, всесезонные валенки в прозрачных галошах велики на много размеров. Благодаря им и куртке ощущается домашнее тепло. Как им удается держать такой стройный клин?

* * *

Когда идёте в лес, советую брать с собой мандарины — кусочки корки горят в сумерках, как фонарики.

* * *

Учитесь у блинов подготавливать левкасную14 доску. Не шутка: вы только понаблюдайте, как неповторимо ведут себя блины на сковородке, совсем не так, как раки, брошенные в укропный кипяток. Как неповторимо остроумно возникает узор, как уравновешенно перемешиваются светлые и темные места. Как сдержанна гамма. Видно, что им хорошо, и на глазах они превращаются в реасе of аrt. Речь идет, конечно, о настоящих блинах, не этих бледных, унылых, одинаковых и вечно холодных блинчиках — «символах новой России» — на какой-нибудь Масленице в Сокольниках или в Коломенском с безвкусно ряженным на скорую руку народом.

* * *

Когда на чем-либо спускаешься вниз по Лене в районе Жиганска, среди непролазной тайги по обоим берегам проплывают огромные поля, точнее поляны, голубые от незабудок. У местных собак такого же цвета глаза, и кажется, что глазницы сквозные, а то и совсем белые. Когда выходишь на берег, они встречают тебя толпой, молча и внимательно разглядывая: «чё надо?»

Народ немногословен, по-скульптурному очень красив. А душой? Душой вроде бы тоже ничего, но не совсем понятен. Местные краской рисуют красные звезды на крыльях бакланов, и те как самолеты медленно движутся на фоне свинцового неба на ветру, не шевеля крыльями. Скоро океан.

Не знаю, как сейчас, а в конце семидесятых, чтобы сварить одного дикого оленя, бригады сезонных рыбаков натягивали проволоку и пропускали по ней ток, используя генератор. Натыкаясь на нее, совершенные по форме, небольшие в холке чёрно-седые красавцы и их подруги гибли десятками. И туши их даже никто не подбирал, они так и оставались разлагаться в непролазной тайге.

В те времена в Якутии было много бичей. Приехавшие на заработки из больших городов люди, получая приличные деньги, спивались и не могли взять себя в руки, чтобы купить билет на самолет и вернуться домой. В сельских магазинах ассортимент ограничивался порохом, хлебом, спиртом и трехлитровыми банками маринованных болгарских огурчиков и помидорчиков. Еще забыл шоколад и нейлоновые сорочки. Попав с тремя моими товарищами в поселок Жиганск и повздорив в клубе с местными ребятами, мы дня на три поселились в тайге, чтобы нас не застрелили. Молоденький паренек с дефектом речи (и не только) перевез нас на мотоцикле с коляской по очереди на импровизированную базу знакомых ему бичей.

Заканчивался вторник, а автобус приходил раз в неделю, по пятницам. То, что мы увидели, правильнее назвать лежбищем, чем базой. Кострище неподалеку от опушки метра три в диаметре. Догорают приличной толщины бревна. Беспрерывно зудит стена мошки и прочих летающих насекомых. Мы