Когда количество спиртного было доведено до допустимой нормы, перед самым Серегиным носом объявили, что оставшиеся пассажиры полетят вторым рейсом. Степаныч, выглядывая через решетку, шутил: «И стоило так торопиться! Благородный напиток, а пили большими глотками, как самую обычную водку!»

Наконец-то всё позади. Наш Ил-76 оторвался от бетонки и стал стремительно набирать высоту. Было немного грустно и как-то тоскливо на душе.

От нечего делать стал рассматривать своих попутчиков. Напротив меня сидел крепкий майор с голубыми погонами и эмблемами десантника на петлицах. Иногда я чувствовал на себе его взгляд. Кто бы мог подумать, что меньше, чем через месяц мы встретимся в горах Алихейля, ступая след в след в одной колонне, поднимающейся на свою «задачу», а потом ещё более восьми месяцев будем ходить на «боевые» в одной «боевой тройке»! Даже в самом страшном кошмаре мы не могли представить, что ещё через неделю после нашей второй встречи наступит ночь, когда, осознавая всю безысходность, мы будем делить поровну последнюю пачку патронов, а оставшуюся единственную гранату решим оставить «для себя», детально оговорив, как её лучше применить.

Майора звали Олег Борисов….

Несмотря на раннее по моим представлениям утро Кабул встретил нас страшной жарой. Попрощались с Сергеем. Он ушел к Кабульским вертолетчикам. Большую часть вновь прибывших с Союза куда-то повели, а нас с каким-то старлеем, встречающий вновь прибывших на землю Афганистана прапорщик с авиационными эмблемами на лацканах мабуты, или «эксперименталки», как называли «за речкой» новую экспериментальную полевую форму, попросил остаться у борта и подождать его.

Ожидание на бетоне у борта было невыносимым из-за жары. Старший лейтенант, как и я — авиатор, оказался политработником. Звали его Сашкой.

От нечего делать мы закурили, отойдя подальше от самолёта, но, не выпуская из виду свои вещи. Нас уже предупредили, что представители афганской армии при случае не побрезгуют стащить у зазевавшегося «шурави» его чемодан.

Подошел какой-то техник, при ближайшем рассмотрении оказавшийся представителем доблестной афганской армии.

— Эй, командор! Что есть? Что надо?

— Ничего нет, ничего не надо, — ответил за двоих Сашка.

— Как «ничего нэт»?

— Слушай, друг, иди своей дорогой! — Посоветовал я. Кто его знает, что это за тип?

От непривычной жары голова работала туго, да и не хотелось начинать службу со знакомства неизвестно с кем.

— Сам пошёль на х…, пи…рас! — счастливо улыбаясь, отозвался афганец, приветливо помахал нам рукой и пошел по своим делам.

Мы опешили. Вот тебе раз! Приехали воины-интернационалисты оказывать помощь в защите завоеваний Апрельской революции! Радушный приём, ничего не скажешь.

Подкатил уазик.

— Забирайтесь сюда! Поедем на пересылку, — махнул рукой с пассажирского места уже знакомый нам прапорщик, оказавшийся помощником коменданта. — Я хотел, было отвезти вас сразу в штаб армии, но не получается. С вами хочет сначала побеседовать какое-то начальство. Придется вам на пересылке подождать.

Начальство явно не спешило. Появилось только на следующее утро.

Мы с Сашкой оказались ровесниками и почти земляками. Он тоже родом с Донбасса и тоже служил в Прибалтике, неподалеку от Риги. Не сговариваясь мы решили держаться друг друга.

Попробовав отобедать в местной столовой, единогласно было решено сначала уничтожить свои запасы, или, если ожидание затянется дольше, чем у нас закончится еда, то вообще поголодать.

Впечатления дня навалились в таких объёмах, что их осмысления нужно было время. Рёв постоянно взлетающих и садящихся вертолётов и самолётов, непривычно отстреливающих тепловые ловушки, часто слышимые артиллеристские залпы, чужие запахи и нестерпимая жара оглушали.

Прогуливаясь по пересылке, мы с Сашкой останавливались то у одной, то у другой компании. Тут рассказывали подробности того, как на днях «духи» завалили очередную нашу вертушку. По соседству сержант-десантник с загорелым до черноты лицом рассказывал обступившим его бойцам, как они со своей группой недавно напоролись на засаду, и, если бы с ними не было авианаводчика, и вертушки вовремя не поспели, то врядли кто бы выжил тогда.

Бросались в глаза два паренька в «варёнках» и белых кроссовках, как и мы прогуливающиеся по пересылке и со снисходительной улыбкой поглядывающие на наши лица с характерным Прибалтийским загаром. Дембеля. Возвращаются домой после госпиталя.

Утром нас пригласили в клуб. Заполнили какие-то карточки. Очень мне не понравилась графа, где требовалось указать адрес, по которому нужно отправлять меня «в случае необходимости».

За соседним столиком сидел незнакомый подполковник, молча наблюдавший за нашими действиями. Когда писанина была закончена, он подошел к нам. Представился. Немного помолчав, рассказал краткую историю Афганистана, о событиях, приведших к Апрельской революции и том, что было после неё. Подробно остановился на местных обычаях и нравах, о том, как нужно вести себя с местным населением. Речь его была довольно интересной и увлекательной.

Но вот он снова замолчал.

— Товарищи офицеры! В вашей жизни наступил этап, который разделит её на две части. Теперь, как бы ни сложилась ваша дальнейшая судьба, вы будете говорить: «Это было до, а это после моей службы в Афганистане…».

Вроде бы и простые, обыденные слова, а какие многозначительные!

Этот подполковник оказался прав. Всё, что было со мною раньше: детство, школа, Суворовское и высшее училища, становление меня, как офицера, первая любовь и рождение дочери осталось где-то далеко, за той чертой, что вчера разделила мою жизнь, как только я пересёк границу этой многострадальной страны под названием Афганистан.

Я не знал тогда, что впереди меня ждали почти полтора года выпавшей на мою долю афганской войны, куда уместится столько, что хватило бы на несколько жизней.

Я не знал ещё, что там будут и радость от полученных писем и от встреч с однокашниками, и что будет хотеться кричать от горя, видя, как умирают на вертолетной площадке смертельно раненные бойцы, не дождавшиеся спасительного борта, который прилетел слишком поздно. Потом, вечером, полковой доктор «дядя Вася», как мы называли его за глаза, позовёт к себе и нальёт мне чистого медицинского спирта, неизвестно каким чудом сохранённого им в двухнедельном ночном холоде в горах Пагмана, где даже моя площадка бала оборудована на высоте 3960. Он будет успокаивать не столько меня, а, сколько себя тем, что у умерших на площадке бойцов были ранения «не совместимые с жизнью», зато с остальные двумя «трехсотыми» все в полном порядке. Перед моим приходом он узнал, что их в Кабульском госпитале уже прооперировали.

Не знал, что ровно через год буду удивляться, услыхав во внезапно наступившей среди боя тишине щебетанье птиц в «зелёнке», откуда за мгновение до этого слышались только автоматные, пулемётные очереди и истошные крики «Аллах акбар!», а среди вони от пороховой гари будет улавливаться сладкий запах цветущей акации. От этой внезапной перемены тогда чуть ли не личным оскорблением покажется грохот прозвучавшей рядом очереди и как эхо ответные выстрелы.