— Холли, несмотря на всю вашу ученость, у вас совершенно нет мозгов!

— Ну конечно, — иронично протянул Холланден. — Куда уж мне!

— Правда, правда, Холли, нет и в помине.

— Так или иначе, — сердито воскликнул он, — я понимаю чувства других и умею сопереживать людям.

— Неужели? — прищурилась она. — Что вы такое говорите, Холли? Вы пытаетесь мне втолковать, что сопереживаете тем, кто мучается и страдает? Что понимаете их?

— Почти никто не питал сомнений в моих способностях к… — нудно затянул Холланден.

— Но если так, это означает, что вы не только сочувствуете, когда другим плохо, но и понимаете ход их размышлений. Что-то мне подсказывает, что со вторым пунктом у вас слабовато: боюсь, вы не в состоянии разобраться в чужих мыслях. А человеческую природу вы знаете хуже любого другого, с кем мне только приходилось встречаться.

Холанден в изумлении посмотрел на нее и сказал:

— Интересно, интересно! И что же вас подтолкнуло к такому выводу?

Вопрос прозвучал так, словно он и сам знал об этой проблеме. Пару секунд писатель молчал и наконец спросил:

— Полагаю, вы имеете в виду, что я не могу понять конкретно вас, да?

— Почему вы так решили?

— Потому что именно это обычно подразумевают, когда обвиняют человека в непонимании других.

— Что бы вы ни думали, я не это имела в виду, — сказала она. — Я имела в виду, что вы составляете превратное мнение о людях, считая себя великим филантропом, хотя на самом деле ваша цель сводится только к одному — любыми средствами выставить себя напоказ.

— Проклятие… — начал Холланден, но осекся. После паузы он продолжил: — И что вы, черт возьми, имели в виду на этот раз?

— На этот раз? По-моему, Холли, здесь все яснее ясного. Мне казалось, мои слова не подлежат двойственному толкованию.

— Да, — задумчиво протянул он, — вы выразились предельно откровенно и прямо. Но при этом, вероятно, держали в уме некое событие, может, даже не одно, а целую последовательность событий, на фоне которых я имел несчастье вызвать ваше недовольство. Вполне возможно, в вас говорит не разум, а эмоции, порожденные этими событиями, где я, по вашему мнению, был не на высоте.

— Умно, ничего не скажешь! — воскликнула девушка.

— Однако я ничего такого припомнить не могу, — продолжил он с видом ученого мужа, игнорируя ее насмешливый тон. — Не могу, и все. Разве что в тот раз, когда…

— Мне кажется, глупо пытаться докопаться до какой-то там сути, если я сформулировала свою мысль предельно четко и ясно, — гневно воскликнула Грейс.

— Видите ли, может случиться так, что вы и сами не знаете, о чем говорите, — глубокомысленно изрек Холланден. — Для женщин это совсем не редкость. Они часто высказываются, руководствуясь теми или иными мотивами, хотя не могут с уверенностью сказать, что же именно ими движет.

— Холли, самыми дрянными людьми в этом мире можно с полным основанием считать тех, кто мнит себя знатоками женской психологии.

— Но вы же понимаете, что каждый, кто действительно обладает подобным знанием или хотя бы претендует на него, неизменно скатывается на позиции сарказма! — весело воскликнул Холланден.

По лужайке неистово носился пес. Всем своим видом он выражал тревогу и смятение.

— Эге, направляясь домой, Билли забыл свистнуть свою собаку, — сказал Холланден. — Иди сюда, старина! И славный же ты пес!

Девушка тоже позвала его, но сеттер их проигнорировал. Он беспокойно сновал по траве до тех пор, пока не учуял след хозяина, затем припал носом к земле и энергичным галопом ринулся вперед. Холланден и мисс Фэнхолл проводили его взглядом.

— Стэнли — хорошая собака, — сказал писатель.

— Да, замечательная! — горячо поддержала его девушка.

Кивнув, Холланден заметил:

— Ну, хорошо, давайте больше не будем пререкаться, тем более что нам так и не удалось установить предмет спора. Я причины не вижу, вы ее не знаете, так что…

— Я знаю. И назвала ее вам, не прибегая к околичностям.

— Вот и славно. А теперь давайте отработаем удар. Чтобы правильно его провести, нужно согнуть руку, напрячь ее, подбросить ладошкой мяч и ударить. Но будьте осторожны, возьмете слишком низко — и мяч угодит в сетку, возьмете слишком высоко — улетит… Боже мой, ну не в траву же! Да, что ни говорите, а такую подачу сразу не освоишь. Давайте как-нибудь придем на корт, и я покажу вам несколько других, попроще.

Потом, когда они направились в сторону пансионата, девушка вдруг расхохоталась.

— Что вас так рассмешило? — спросил Холланден.

— Я подумала, как бы он разозлился, если бы услышал, как вы назвали его неотесанным деревенским парнем, — ответила она.

— Кто?

Оглеторп доказывал, что лучшими следует считать писателей, которые на своих книгах зарабатывают больше всех. Холланден возражал, утверждая, что они-то как раз самые худшие. Оглеторп заявил, что этот вопрос должны решать читатели. На это Холланден категорично ответил, что людям свойственно выносить неправильные суждения по проблемам, которые им вменяют в обязанность решать.

— То, что вы сейчас сказали, суть не что иное, как самое гнусное аристократическое убеждение! — воскликнул Оглеторп.

— Неправда! — возразил Холланден. — Я люблю людей. Но в общем случае они представляют собой толпу затейливых болванов.

— Что совершенно не мешает этим болванам читать ваши книги, — ухмыльнулся Оглеторп.

Набирая обороты, их спор привлек пристальное внимание барышень Вустер, однако мисс Фэнхолл, казалось, не слушала их.

Хокер, сидя рядом с ней, вглядывался с темноту с угрюмым и озабоченным видом.

— Это ваш последний вечер в «Хемлок Инн»… — наконец тихо промолвил художник. — Вам жаль будет завтра уезжать?

— Конечно же жаль.

Из окон первого этажа на черную стену ночи изливался оранжевый свет.

— Я по вам буду скучать, — сказал Хокер.

— Хотелось бы надеяться, — ответила девушка.

Холланден продолжал разглагольствовать со знанием дела. Его голос перебивал монотонный гомон сосен, которые, казалось, не просто качались на ветру, а переплетались ветвями в торжественном скорбном танце.

— Это самое замечательное лето в моей жизни, — сказал художник.

— Да, мне оно тоже доставило много радости, — ответила девушка.

Время от времени Хокер бросал на Оглеторпа, Холландена и барышень Вустер мимолетные взгляды, и в этих взглядах не было даже намека на то, что он желает им добра.

— Я по вам буду скучать, — еще раз сказал он девушке. В его голосе ощущалась безысходность.