Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со скамьи подсудимых абсолютно все, даже Маринка с сыновьями, казалось Антону далеким. На процессе много говорилось о том, что у людей внезапно оборвалась жизнь. Как в буквальном, так и в переносном смысле. Копылов чувствовал себя так, словно и его предыдущая жизнь действительно оборвалась. Оторвалась и медленно отлетает все дальше и дальше, а он стоит на краю пропасти, в которую она падает, и просто смотрит вслед.
Ему сто раз задавали один и тот же вопрос: «Почему?» Почему ты не стал героически вывозить своих соседей, как это сделал Олег Михайлов? Почему не возглавил эвакуацию? Почему не бросился в огонь, как сделали многие? Почему не предусмотрел? Почему не сигнализировал о бедственном состоянии пожарной техники, о халатности ответственных за ее содержание? Копылов молчал, даже не пытаясь оправдаться. Понимал, что оправдания не помогут. Все время, начиная с того страшного утра и до этого самого момента, он пытался понять только одно – почему уехал. Почему не смог остановиться, вернуться… Глубоко внутри ответ был, но признаться себе у него не хватало духа, и от этого душа наполнилась равнодушием. Безразличием к собственной судьбе.
Конечно, Антон знал, что не был повинен в пожаре. Защита вполне убедительно доказала, что даже при условии исправности ничем не помогла бы поселку пожарная машина, а ферму и вовсе было не спасти. Вот только те девять человек, которые сгорели в своих домах… Если бы он вернулся, мог бы вывезти кого-то из них? Возможно, да, а возможно, и нет.
Приговор Копылов выслушал стоя. Десять лет? Осмыслить срок не получалось. Это же четверть прожитой жизни! Мальчишки вырастут без него… Антон поднял голову и через весь зал посмотрел на плачущую Марину. «Они – живы и вырастут». Эта мысль заставила его примириться и со сделанным в ту страшную ночь, и с мрачным будущим, и с гулом возмущения, поднявшимся в зале суда.
* * *
Дед Антон одному ему ведомой тропой пробрался через непроходимую мешанину замшелого повала, сквозь густую стену молодого леса и вышел на «свой» участок. Эту часть леса давнишний пожар пощадил, не ходили сюда и люди – далеко, неудобно. На той стороне реки, за теплицами, было сколько угодно леса, но именно здесь Копылов чувствовал себя хозяином. Мыском вытянутый на пару километров за излучиной Камышовки участок целиком принадлежал ему одному. Деревья подступали к самой воде, а топкий берег зарос камышами, где гнездились утки.
Проверив свою землянку, давным-давно обустроенную под вывернутыми корнями старой ели, и перекусив на скорую руку, дед Антон поднялся и направился ближе к реке. Жара жарой, а от воды всегда сыро. Может быть, и выжила грибница-другая? Бродить в чаще он мог бесконечно долго, иногда по трое-четверо суток не возвращался в поселок.
К своему разочарованию, грибов он не обнаружил. Хорошо знакомые грибницы то ли погибли, то ли спрятались глубоко под землей, дожидаясь живительной влаги осени. Зато ягод было действительно много. Старый малинник вымахал выше его роста, но ягоды в нем оставались крупными и сладкими. Дед Антон не стал продираться насквозь, а пошел по краю, когда боковым зрением увидел что-то непривычное. Что-то, чего здесь раньше не было. Что-то, что не могло быть правдой. Под старой березой возвышался над поникшей травой свежий холмик. Не холмик даже – куча ломаных веток и побуревшей прошлогодней листвы.
Поставив корзинку в траву, чтобы не рассыпать собранную малину, дед Антон осторожно приблизился и замер, глядя на острый срез дерна, не прикрытый ветками. Он, конечно, не баба, в обморок не грохнулся, но мороз по коже продрал его основательно. Догадаться, что в лесу, возле самой реки, он наткнулся на свежую могилу, было несложно. Еще проще было понять, кто именно небрежно прикопан под березой – из-под листьев выглядывал краешек голубой ткани. В каком именно наряде исчезла дочка Лидии, дед Антон знал досконально. В то утро столкнулся с девочкой на лестнице. Как всегда, веселая и приветливая, она поздоровалась и, обогнав его, легко сбежала вниз по ступенькам. Короткий голубой сарафан мелькнул в дверном проеме у выхода, и больше Копылов ее не видел. Выходит, навстречу смерти торопилась.
Дед Антон вздохнул и, крякнув от назойливой боли в коленях, присел на корточки. Осторожно смахнув листья и комочки сухой земли с уголка ткани, он покачал головой. Так и есть, Никино это платьице…
* * *
Лидия сидела у окна, подперев тяжелую голову руками. Ни о чем не думала. Ничего не чувствовала. Вчерашняя истерика, когда последние поисковики развели руками, собрали свои вещички и укатили кто куда, была лишь вершиной того айсберга боли и непонимания, который разрывал ей душу.
Прошло пять дней, говорили ей. Люди устали, говорили ей. Ее нигде нет, говорили ей, но она ничего не желала слушать. Она да похудевший Сережа Царев – вот и все, кто еще верил. Даже Андрей сдался, хоть и делал вид, что продолжает верить тоже. Слишком хорошо она его знала. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Ну разве такое бывает? Чтобы живой человек бесследно испарился среди бела дня?
Во входную дверь постучали, но Лидия даже головы не повернула. В прихожей зашуршало, тихий голос осторожно спросил:
– Лида, ты дома?
И только потом из-за угла вывернула Галина с пирамидкой в руках, составленной из пластиковых коробочек.
– Вот и хорошо, что дома. Давай поешь немного.
Она принялась снимать разноцветные крышки, загремела тарелками, по-хозяйски выдвинула ящик кухонного стола, чтобы достать приборы… Лидия продолжала сидеть неподвижно.
Они были очень добры. Все они: соседи, подруги и недруги, старики и молодежь. Никино исчезновение никого не оставило равнодушным ни в самих Малинниках, ни в Березняках – небольшой деревне в пяти километрах ниже по течению, ни в районе. Но это никак не помогло, Ника не вернулась. Лидия отвернулась к окну. Теперь она никого не хотела видеть. Даже несчастную, а когда-то такую веселую и заводную Галку, Галину, Вани-дурачка мать.
* * *
Сначала позвонили во входную дверь, а потом в его комнату осторожно постучалась мама. Дима со вздохом закатил глаза: это уже переходило всякие границы! Он запретил матери звать его к телефону в нерабочее время, так обнаглевший народ теперь будет прямо домой являться?
Накинув рубашку, он вышел в коридор
