Джим встал и подошел к большому окну. По улице сновали туда-сюда большегрузные машины, люди казались деловитыми муравьями, спешащими по делам своего муравейника.

Как это все далеко от меня, с грустью подумал Джим. Я никогда не смогу стать частью этого муравейника. Я вообще никогда не смогу стать частью общего. Я теперь так же неуверен в себе, как был убежден в своих достоинствах год назад. Что я смогу дать этим людям? Дружбу, верность? Но я не смог дать это единственной женщине, которая подарила мне свою любовь и нежность. Нет, не так. Это я был удостоен чести любить ее. Она — самое светлое, что было и есть в моей жизни.

Может быть, махнуть рукой и поехать к ней? Нет. Как теперь я могу показаться ей на глаза, после этого страшного предательства? Как объясню, почему написал то проклятое письмо? А если ее отец расскажет о том, что я принял от него деньги? Вовсе не важно, что я отдал чек, ведь сначала я его взял! Получается, что я продал Камиллу, продал ее любовь…

— Привет, Джим! — оторвал его от самобичевания голос приятеля, вошедшего в кабинет.

С Грегори они вместе работали всего-то пару месяцев, но за это время успели сблизиться.

Грегори был очень общительным и веселым молодым человеком. Он в принципе не признавал хандры и считал, что лучшим средством от сердечной боли является новый роман. А так как его израненное сердце постоянно подвергалось все новым атакам, подружки у Грегори менялись с удивительной скоростью, Джим даже не успевал запоминать их имена.

— Привет, Грег! — поздоровался Джим.

— Ты опять в хандре, мой веселый и компанейский друг? — иронично поинтересовался Грегори.

— Не издевайся, — попросил Джим.

— Кажется, вы, молодой человек, совсем потеряли совесть. Ему дали место, за которое боролись люди с многовековым стажем, а он грустит, глядя в окно! Слушай, у тебя отличная медицинская страховка, теперь ты можешь позволить себе такую роскошь, как психотерапевт.

— Что, я настолько плохо выгляжу, что мне нужна его помощь? — поморщившись, спросил Джим. Он по-прежнему стоял у окна и смотрел на улицу.

— Хотя бы то, что на твоем лице нет плохо скрываемой улыбки триумфатора, уже ненормально. Ты же победил, приятель! По этому поводу предлагаю устроить большую пьянку!

— Грегори! — Джим укоризненно покачал головой. Его приятель любил крепкие выражения, а это очень нервировало Джима, особенно в последнее время. Это сразу же заставляло его вспомнить о Камилле.

— Слушай, ты же из простой семьи, сам выбился в люди. Откуда такая нелюбовь к черному словцу?

Джим опять недовольно поморщился.

— Я очень не люблю некодифицированную лексику. И вообще, речь человека — показатель его образованности.

— Какую лексику? — переспросил пораженный Грегори, тупо уставившись на приятеля.

— Не-ко-ди-фи-ци-ро-ван-ную, — по слогам произнес Джим.

— Думаешь, оттого, что ты тщательно выговорил это страшное слово, мне стал понятнее его смысл? — издевательски спросил Грегори.

— Судя по твоему удивленному лицу, нет. Слушай, ты же юрист, причем неплохой. У тебя за плечами Итон. Как ты можешь не знать таких вещей?

— Представь себе, могу, — буркнул пристыженный Грегори. — Может быть, ты снизойдешь до того, чтобы объяснить мне, что скрывается под этим термином?

— Снизойду, — кивнул головой Джим. — Все очень просто, некодифицированная лексика это то, что мы привыкли называть нецензурщиной, разговорными словами, просторечием. То есть все, что не относится к правильному литературному языку.

— Господи! Только не говори, что в Саутгемптонском университете учат такому. Да еще технарей!

— Ты прав, не учат. Но у тебя все же гуманитарная специальность, поэтому тебе должно быть втройне стыдно.

— Почему втройне?

— Потому, что, во-первых, стыдно быть юристом и не знать основ культурной и грамотной речи, во-вторых, непонятно, чему тебя учили в Итоне, в-третьих, потому, что ты активно пользуешься подобной лексикой!

— Папочка Джим читает мне мораль, как мило! — прокомментировал Грегори.

— Надеюсь, ты хотя бы в зале суда не употребляешь ничего подобного? — поинтересовался Джим.

— Нет, там я пользуюсь только кодифицированной лексикой. Я надеюсь, правильно сказал это страшное слово? Слушай, а тебя что, правда, учили этому?

— Нет, — честно признался Джим. — Просто Камилла всегда очень строго следила за тем, как я говорю. А у нее железный характер. Хотя, я думаю, тебя бы даже она не перевоспитала.

— Джим, когда ты забудешь о своей Камилле? — серьезно спросил Грег.

Джим ничего не ответил. Он просто отвернулся к окну, чтобы друг не заметил набежавшие на глаза слезы.

— Джим, дружище, я не знаю, что между вами произошло, но если через год ты все еще переживаешь эту разлуку, не следовало бы съездить к Камилле и объясниться? Быть может, все можно вернуть?

— Нет, Грег. — Джим обреченно покачал головой. — Ничего вернуть нельзя. Особенно теперь.

— Да что же такого особенного случилось за год?! Она что, в монастырь ушла?

— Грег, все гораздо хуже. Она вышла замуж.

— А ты-то откуда знаешь?

— Я ехал в поезде, и мне случайно попалась газета, издающаяся в Плимуте, там живут родители Камиллы. Попутчик оставил на сиденье. Я не удержался и взял ее просто полистать. Понимаешь, теперь я не могу спокойно относиться ко всему, что с ней связано. А тут город, где она живет… И в этой газете было объявление о том, что мисс Камилла Риттер сочеталась браком с мистером Эрскином Стюартом.

— И как давно это произошло?

— Через четыре месяца после того, как мы расстались.

— А твоя Камилла не промах! Брал бы с нее пример!

— Не говори так о ней, — сердито сказал Джим.

— Прости, приятель, но просто, если она тебя действительно любила, через четыре месяца не выскочила бы замуж.

— Я думаю, на нее давил отец. Да и потом, какая у нее могла быть надежда все вернуть, если я сам от нее отказался?

— Ты что сделал? — переспросил Грег изумленно.

— Да. Я сам отказался от моей Камиллы. Мама попала в больницу. Я был вне себя от горя и беспокойства. Хотя это меня и не оправдывает. Отец Камиллы нашел меня в больнице и объяснил, как мне тогда казалось, просто и ясно, что Камилла не будет счастлива со мной. Я пообещал написать ей письмо и в тот же вечер отослал его.

— А как же ему удалось убедить тебя, что вы не сможете быть вместе?

— Он начал говорить о том, что Камилла привыкла к комфорту, что у меня больная мать и содержать достойно их обеих я не смогу, а значит, придется кем-то пожертвовать…

— Ты меня, конечно, Джим, извини, но ты был идиотом. Тебе же уже тогда предлагали место в этой компании. Да и оклад, даже первоначальный, был больше, чем у меня сейчас. А ведь я тружусь на благо родной компании уже пять лет!