смотреть в будущее, я блуждал мысленно как от забора до забора внутри прожитых своих сорока четырёх лет — от раннего детства с момента как стал себя помнить до дня сегодняшнего и обратно. Пытался отыскать грехи, за которые я мог быть так наказан. Найти те перепутья, точки бифуркации в судьбе, чтобы понять, почему я должен быть сейчас где-то в другом месте, а не здесь.

Я стал привыкать к мысли, что могу перестать существовать в любой момент. Особенно странное ощущение испытываешь когда засыпаешь. Проваливаешься в сон и чувствуешь, что ещё секунда — и ты спишь. А проснёшься или нет? Какова вероятность, что проснёшься? Есть у тебя хотя бы пятьдесят процентов? Ведь болезнь прогрессирует, а это значит, что все твои предыдущие беспроблемные пробуждения тебе ничего не гарантируют. Тоска пробирает до мурашек. И ты остро как никогда ранее понимаешь: как же тебе дороги твоя жена и твои мальчишки. Как не хочется потерять навсегда любимую работу и много ещё кого и чего.

В детстве у меня был друг Федя. Наши мамы рожали нас одновременно в одном роддоме и в одной родилке. Лежали в одной палате. Советовались друг с другом так как обе были неопытными мамочками. Не удивительно, что они подружились. А потом подружились и отцы. Только мы с Федькой были друзьями поневоле. Слишком уж мы были разные. Даже непонятно как такое возможно с точки зрения астрологии. Я — левша. Соответственно правополушарный. Гуманитарий. Любил рисовать. Он — правша. Технарь и математик. Я — холерик и экстраверт. Он — флегматик и интраверт. Я тощий и лопоухий. Он плотный, крепко сбитый с ушками как у борца.

Я болтал без умолку, кричал высоким тонким голосом. Но не ябедничал никогда. Федя обладал низким басом и не разбазаривал его по пустякам. Зато любил нажаловаться при каждом удобном случае и обязательно шёпотом.

Первый мой грех был весьма простительным — я воровал карандаши из детского сада. Я так любил рисовать и так много этим занимался, что они у меня быстро заканчивались. Мама не успевала мне их покупать, вот и приходилось пополнять запасы таким низким способом. Когда я пошёл в школу я однажды украл у отца деньги, чтобы купить краски. Это уже более серьёзный проступок, но не настолько, чтобы за это распять. А меня распяли, но по счастью, только морально.

Все праздники наши семьи проводили за одним столом. И что за дурацкая привычка была у наших отцов? — Нас во время застолий заставляли бороться друг с другом. И не просто бороться. На нас делали ставки. Все прочие гости по-разному, а отцы всегда ставили "на своего". Кто проиграл, тот должен был выпить стакан водки без закуски. Каким-то странным образом выигрывал почти всегда мой отец. Я был тощий, но очень сухой и жилистый. Как только Федька не обхватывал меня, — а мне всегда удавалось выскользнуть. После чего я сжимал его шею своей левой рукой как тонким стальным тросом и сам превращался в тугую пружину, скручивая его и роняя на пол. Только взрослые могли разжать мой "мёртвый захват", чтобы растащить нас. Его батя, разочарованный в очередной раз, выпивая полный стакан водки, вместо закуски морщась кряхтел:

— Нет, Федька должен заниматься боксом. Пора подыскивать ему секцию. Вот он, — будущий чемпион мира, перед вами.

И обращаясь к моему отцу добавлял:

— Ты знаешь, сколько зарабатывает Мейвезер? — и не дожидаясь ответа продолжал: — О то ж…

Когда мы пошли в школу, Федька сразу стал лучшим в классе. Он с первого класса учился только на "отлично" уже тогда зная, кем он хочет стать в жизни. Он мечтал стать ученым и отдавался учёбе полностью. Мои родители тихо завидовали этому его качеству и почему-то решили, что я тоже должен стать таким. Но я не любил учиться. Я не хотел быть учёным. А кем я хочу быть я совершенно не знал и, похоже, даже знать не хотел.

Вскоре Федю отдали в секцию бокса. Его папа бредил мечтой о чемпионстве сына. И не напрасно — у него были незаурядные данные. Тренировался он больше всех своих ровесников. Через несколько лет он стал уже подающей большие надежды юной звездочкой бокса.

Однажды в детском летнем лагере я познакомился на танцах с красивой девочкой. Мне было уже пятнадцать. Но за право ухаживать за ней мне пришлось драться. Такие встречи было принято назначать за полосой препятствий возле леса. Мой соперник пришёл туда с тремя секундантами. А я только с Федей. Я еле уговорил его. Хотя он нужен мне был только для моральной поддержки. Странно, но он вёл себя в тот момент так, что непонятно было на чей он стороне. Мне здорово досталось тогда и я проиграл "за явным преимуществом". Но девочка досталась мне. Потому, что она сама выбрала меня. А от поединка я не отказался, — стало быть заслужил своё право несмотря на проигрыш. Даже согласие на участие в драке вызывало уважение у пацанов.

Девочка моя по возрасту была ещё ребёнок — ей только что исполнилось двенадцать. Но внешностью и формами она была уже очаровательной девушкой. А внутренним своим развитием даже опережала меня. У неё была сестра-близняшка как две капли воды похожая на неё. Даже собственные родители иногда их путали. Я же их различал всегда. По мимике, по интонациям, по жестам. И лишь одна сестёр меня влекла. Я втюрился в неё на полную катушку. Сёстры учились в художественном училище и мечтали поступить в Академию художеств. Тогда я вторично влюбился в искусство и живопись.

В сентябре после детского лагеря я пришёл в секцию бокса к Феде. Не то, чтоб мне хотелось стать боксёром, а просто научиться постоять за себя. Мои родители совершенно не поддерживали моего увлечения рисованием. Даже кисти, краски и бумагу мне приходилось покупать украдкой. Но на занятия спортом они смотрели сквозь пальцы. В школе я учился нехотя и плохо — к большому неудовольствию отца и матери. Зато ринг стал для меня отдушиной, — местом, где можно не думать об учёбе на законных основаниях. Прошло совсем немного времени и у меня стало получаться не хуже, чем у Фёдора. А ещё через год на всех турнирах где он занимал второе место я стабильно был первым.

Мы с Федей плыли как две спички в ручейке. Хоть были противопоказаны друг другу. Я понимаю, какую досаду он