колонку. Дело было летом, событий в июле не бывает, писать не о чем, и я, понятное дело, ухватился за концерт трех теноров - Хосе Каррераса, Пласидо Доминго и Лучано Паваротти, который они дали в Париже в честь финального матча "Бразилия - Франция". Концерт этот транслировался на весь мир, куда тогда Россия без всяких внутренних драм входила: здесь его комментировал по телевизору Зураб Соткилава. Текст этот вошел в мою книгу "Весна средневековья", но только сейчас обратил внимание, что с бешеным самодовольством весьма, впрочем, относительной молодости пишу в конце про "пожилых трясущихся теноров", это про Доминго, которому было тогда 57 и Каррераса, которому исполнился всего 51 год. За остальное мне в этом тексте не стыдно.  

Выступление «Трех теноров в Париже» — хотя бы потому, что один миллиард зрителей примкнул ухом к телевизору, — стало, несомненно, крупнейшим культурным событием недели, но только совсем чуждые музыке или уж очень милосердные критики над ним не поглумились. Хосе Каррерас пел блекло и скучно, Пласидо Доминго — не без привычного обволакивающего драматизма и непривычных проблем с верхним «ля», а Лучано Паваротти обнаружил такой крошечный, зажатый голосок, как у Валерия Леонтьева, что отойти от микрофона не было никакой возможности. «Серенаду» Шуберта пришлось адаптировать, все более-менее виртуозные арии исполнить сразу же, как тяжкую обязанность, уф, пронесло. С каждым номером музыка делалась все элементарнее, тональности опускались долу (песенку Герцога спели на полтона ниже): так фигуристы засовывают в начало программы весь требуемый судьями утомительный набор прыжков, чтобы потом ничто не мешало срывать несмолкающие аплодисменты на ровном месте.

Впрочем, это можно было бы написать не глядя, язвить сегодня теноров — легкий хлеб. Проблема, однако, не в том, как пели тенора, а в том, как их слушали. Чем хуже они поют, тем оглушительнее выходит триумф: он обратно пропорционален исчезающим профессиональным достоинствам, и эта зависимость оскорбительна для музыкального сообщества. Успех теноров наглядно, рельефно, жирно, как назло оттеняет падение филармонической культуры, ее все большую невостребованность. Против этого трудно возражать, но я попробую.

Кажется, никто из писавших о концерте на Марсовом поле

не обратил внимания на некоторые изменения в репертуаре, приспособленные не только к ослабевшим связкам ветеранов сцены. Все объясняется унизительно просто. Основные сборы делаются алчными тенорами не на самом пении под открытым воздухом — эти деньги идут на рекламные благотворительные акции, на борьбу со СПИДом и т.п., — а на выпускаемых вслед за тем дисках. Но при стабильной, не меняющейся программе и качестве, неизменно меняющемся к худшему, они вряд ли будут раскупаться: репертуарное разнообразие продиктовано рынком. Количество сквозных, кочующих из концерта в концерт хитов — песенка из «Риголетто», ария из «Турандот», «O sole mio» и т.п. — поневоле должно быть ограниченным, а основная масса — подвижной. В поисках необходимого репертуарного наполнителя, картошки для «оливье», тенора перерыли все залежи неаполитанских песен, они идут по второму, третьему кругу европейской культурной рутины и, кажется, готовы идти по двадцать пятому. И безостановочное это шествие равно вынужденно и величественно.

Комментировавший телевизионную трансляцию Зураб Соткилава сетовал, что в России никак не найдутся спонсоры, готовые устроить аналогичный концерт в Москве с участием, конечно, отечественных исполнителей — такой же, как в Париже, красочный подарок москвичам. Соткилава ошибается: для красочного подарка культурных спонсоров недостаточно, нужен еще культурный балласт. Неаполитанские или неотличимые от них испанские и пр. средиземноморские, и пр. латиноамериканские песни, сладостные и стертые, никакие, распевавшиеся всеми мальчиками на всех пляжах, из девятнадцатого века льются в двадцать первый. Никакого конфликта времен нет, нет и борьбы пространств. Накануне игрушечной футбольной схватки Франции с Бразилией был дан концерт в честь их подлинного неразрывного единства.

В культуре Латинской Америки тенора сделали ударение на слове «латинская». В сущности, они предались наглядной пропаганде, как тучегонитель Лужков с его дружбой народов и добросовестными ребяческими фейерверками. Но в отличие от московского мэра, складывающего случайные узоры из того, что плохо лежит, они месили проверенное дерьмо, на котором давно вырастают лучшие в мире пионы. Так получалось вчера, позавчера, наверняка выйдет и завтра. Европа была всегда и пребудет вечно. Средиземноморская культура — лучшая в мире. И ни Майкл Джексон в одиночку, ни англосаксонская попса скопом ее не переборят. Смешно. Мильоны вас, нас тьмы и тьмы, и тьмы, миллиард телезрителей, — скажите, девушки, подружке вашей. Три пожилых, трясущихся, неотразимых тенора спели это неделю назад в Париже.

Вывесил сегодня фотографию лифчиков, синих, белых и красных, которыми, как национальным флагом, украшаются французские балконы во дни торжеств и бед народных, и вздохнул о том, что и у нас такое должно быть и, может, когда-нибудь ещё будет, благо цвета одинаковые. Вот избавимся от скреп, победим в футболе и полетят в воздух лифчики, как чепчики, - размечтался я. И сразу фейсбук подсунул ушат холодной воды - мой же текст пятилетней давности, из которого явствует, что этого не будет никогда. Эх.

Это во Франции после победы над Бельгией, но к сегодняшнему дню еще больше подходит. И прекрасно, по-моему. А ведь у нашего флага такие же цвета. И пусть, когда футбольная команда России выиграет, - а это обязательно произойдет, я в это верю, друзья, - ее победу отметят также, чтоб кричали женщины "ура" и в воздух лифчики бросали, все цвета национального знамени.

Вчера обсуждали с подругой молодых писателей про кино, пишущих даже не глупо, не пусто, не бессмысленно, но как бы не вполне по-русски, словно это перевод с иностранного. Я думал, от бедности языка - нет, говорит подруга, это такой хипстерский шик. А сегодня   Геннадий Иозефавичус  вздохнул о писателях про еду - зачем они говорят «курс» вместо «блюдо» или «перемена»? Курс — у судна