– Что это за точки? – повторил свой вопрос Осман.

Теперь уже его голос звучал требовательно и категорично, даже зло, с другим акцентом, не играющим в поддельный и неумелый кавказский.

Эмир посмотрел на монитор и тоже спросил почти теми же словами:

– Что это за точки, старлей?

Я нацепил на физиономию абсолютно невменяемое, туповатое выражение, посмотрел на Османа, показывающего пальцем на иконку, светившуюся на мониторе, и осведомился:

– А что это за программа? Я такую и не знаю… Как раз перед выходом нам какие– то новые поставили. Я еще все изучить не успел…

– Ты не знаешь, а я знаю. В газетах читал и в интернете видел, – сердито отозвался Осман, не веря в дурака-командира и, естественно, не поддаваясь на хитрость.

Актерских способностей мне откровенно не хватило.

– Твой компьютер показывает месторасположение твоих солдат. Эмир, нам следует немедленно, прямо сейчас принять меры…

– А ты, командир взвода, можешь дать приказ своим солдатам отступить? – повернувшись в мою сторону, спросил эмир. – Тогда я, так уж и быть, позвоню Ибрагиму, даже несмотря на твою невежливость. Что скажешь, старлей? Пусть солдаты освободят ущелье и двинутся в любую сторону, только подальше от нас.

Произошло то, чего я опасался, пусть и в несколько измененном варианте. Но это было только начало, обещающее вылиться в продолжение. Эмир и этот вот Осман обязательно потребуют от меня чего-то еще.

– Твои сбили меня с ног, сбросили на камни мой шлем с системой связи. Поэтому я лишен возможности общаться со взводом… – врал я, зажимая пальцами за спиной веревку, чтобы она не упала и не показала мою готовность к действиям.

– Ты, старший лейтенант, врешь, как дышишь. Не зря так у вас в России говорят, – заявил Осман. – Здесь есть сенсорная клавиатура. Можно набрать текст приказа. Просто так, чтобы стихи писать, никто на боевую игрушку устанавливать клавиатуру не будет. Приказ могу написать и я. Но должен существовать какой-то условный знак, код подтверждения, чтобы солдаты взвода знали, что к ним обращается именно командир.

– Можно набрать текст и подтвердить его, – согласился я, понимая, что мне следует сделать, причем как можно быстрее, чтобы эти бандиты не смогли повредить взводу. – Эмир, позови Сиражутдина и вели ему развязать веревку у меня на руках. Я наберу приказ и отправлю его своему заместителю.

– Сиражутдин! – резко позвал эмир, глядя не на полог, а на меня, не веря в мое быстрое согласие.

Оно и понятно, согласиться – значит, сломаться внутренне.

Бандит вошел торопливо, чуть полог не оборвав.

– Сними веревки с его рук. Быстро! – приказал эмир.

Сиражутдин шагнул ко мне. Мы встретились взглядами, и я прочитал страх в его глазах. Скорее всего, на моем лице было написано торжество, непонятное бандиту. Именно оно вызвало его испуг.

– Помнишь, что я тебе обещал? – спросил я. – Ты готов?

– Что он тебе обещал? К чему ты должен быть готов? – требовательно спросил Осман, оставаясь у меня за спиной.

Я сразу понял, что вряд ли смогу проявить жестокость по отношению к этому старшему лейтенанту. Такое со мной редко случается, тем не менее произошло именно здесь и сейчас. Причина такой вот моей мягкотелости и нерешительности крылась в событиях, случившихся в далеком прошлом.

Честно говоря, это был небольшой эпизод моей армейской жизни, когда я еще командовал подразделением десантников в Афганистане. Моя жизнь была наполнена такими событиями, похожими друг на друга или нет, но интересными по-своему. И в Афганистане, и после, где мне доводилось воевать. В той же Сирии, например. Многое в голове со временем смешалось, напрочь стерлось из памяти.

Но фамилия того старшего сержанта каким-то образом застряла у меня в голове. Наверное, потому, что она была достаточно редкая. А за ней сразу вспомнилось и имя. Старший сержант Жеребякин Иван Владимирович, заместитель командира первого взвода разведроты.

Он у нас, как, думаю, и в других таких же подразделениях, был составлен из лучших разведчиков. Да и командир у них был очень толковый – красавец-мужчина старший лейтенант Алишер Алексеев, сам родом из Ферганы, имеющий мать-узбечку и русского отца, отставного офицера ВДВ. Поэтому Алишер и носил узбекское имя и русскую фамилию.

В тот раз мы получили приказ взять штурмом земляные и каменно-глинобитные укрепления на окраине кишлака, пройти пятнадцать километров в глубину территории противника и разблокировать офицерский взвод, окруженный «духами». Такие подразделения в те давние времена существовали исключительно в военной разведке. Взвод нес командованию важные сведения. Разблокировать его и помочь выйти к своим требовалось обязательно. Любой ценой.

Укрепления, которые перекрывали нам путь, удерживала сильная, хорошо подготовленная и отлично вооруженная группа «духов» из отряда влиятельного афганского полевого командира Ахмад Шаха Масуда, широко известного под прозвищем Лев Панджшера. Штурмовая разведрота, которой я тогда командовал, провела три безуспешные атаки на позицию «духов». Они следовали одна за другой, поддерживались не слишком сильным, по крайней мере не гибельным для защитников укреплений огнем артиллерийского дивизиона, приданного нам. «Духи» уперлись и позицию не покидали.

Ахмад Шах Масуд в те времена располагал значительными силами. Похоже было на то, что он несколько раз присылал своим людям подкрепление. По моим данным, у него в то время было в наличии около десяти тысяч бойцов. А у нас за спиной, по сути дела, никого не было, кроме артиллеристов, от которых помощи в штурме ждать не приходилось, кроме разве что не самой мощной огневой поддержки.

Последняя неудачная атака завершилась уже в сумерки. Мы в третий раз достигли скальной гряды перед укреплениями, занятыми «духами», и снова отступили, опять не смогли преодолеть шестьдесят метров открытого пространства, которое, по моим прикидкам, обязательно должно было быть заминировано. Не на ближайших, естественно, подступах к самим укреплениям – это во избежание поражения осколками защитников позиции, а полосой вдоль всей скальной гряды.

О наличии плотного минного поля говорило и категорическое нежелание самих «духов» идти в контратаку на нас во время нашего отступления. Ни разу после трех наших отходов они в нашу сторону даже не дернулись, предпочитали угощать нас пулями издалека, но не совершать вылазку.

Идти дальше, за эту последнюю гряду, было для нас равносильно самоубийству. Из укреплений так плотно и жестко били крупнокалиберные и ручные пулеметы, что не позволяли даже подняться для начала атаки. Попасть на минном поле под пулеметный обстрел – это значит застрять там стопроцентно навсегда.

После третьего отступления, уже на своей позиции, я созвал командиров взводов.

– Что делать будем? – спросил я еще до того, как все расселись в каменном блин– даже.