Александр теперь живет у меня. Братья были удивительно похожи и внешне, и по характеру. И так дружны! Несколько дней Александр не находил себе места. А потом немного успокоился. Он стал вырезать по дереву. Я ему рассказал о поразившей меня картине «Страдание Геракла», которая украшает наш храм. Помнишь, тот, что у восточной гавани. И по рассказу он пытался воспроизвести изображение. Голова Геракла у него получилась прекрасно. Но работу он не завершил, увлеченный другим сюжетом. Несколько дней назад какой-то человек из Антиохии, пришедший повидать мальчиков и заставший в живых одного Александра, передал ему небольшую гемму удивительной работы. На ней изображена Лаодика, женщина редкой красоты. Мальчик не расстается с изображением матери, покрывает его поцелуями. Как это все вынести — смерть брата, разлуку с отцом и матерью, эту чуждую враждебную обстановку! Александр задумал картину «Персей и Андромеда». Я молю богов, чтобы этот труд не разочаровал его.

Будь здоров. Телекл».

С тех пор как Рим соприкоснулся с греческими полисами юга Италии и Сицилии, на этой площадке рядом с курией решения сената дожидались греческие послы, отсюда ее название «грекостасис», или «стояние греков».

Если бы эти шумящие листьями вязы могли знать мысли тех, кто прижимался спинами к их стволам, они давно бы засохли, ибо трудно отыскать другое место, где было развеяно столько надежд и родилось столько молчаливого гнева. Вытоптанная площадка в тени деревьев уже не вмещала всех просителей: вслед за греками сюда нашли дорогу карфагеняне, египтяне, македоняне, сирийцы, евреи, капподокийцы, армяне, иллирийцы, фракийцы, сарматы, но она продолжала называться, как и три века назад, грекостасисом.

Вот и сегодня под вязами неторопливо или нервно прогуливалось несколько десятков послов в самых разнообразных одеяниях. Карфагенян можно было узнать по смуглым лицам и шитым золотом гиматиям. Наверное, они вновь явились с жалобами на набеги римского союзника нумидийского царя Масиниссы. Эти двое — светлолицые, в кожаных браках[29]и коротких хитонах, — иллирийцы, явившиеся на переговоры о выкупе взятых в плен сыновей царя Генфия. А эти четверо в широких хитонах, с гордо закинутыми головами, — послы еврейских повстанцев, приглашенные в Рим.

Из курии вышли двое, судя по одежде, эллины. Первый, не дойдя до грекостасиса, обратился к своему спутнику, юноше лет двадцати:

— И как тебе показалось, Диэй?

— Прекрасно, Пифодор, — отозвался юноша. — Ты говорил веско и убедительно. В голосе консула, когда он представлял тебя курии, прозвучали сочувственные нотки. Мне кажется, можно рассчитывать на успех.

— Я тоже так думаю, — подхватил Пифодор. — Пираты, захватывая пленников, отпускают их за выкуп.

Мы признали вину увезенных — такого выкупа и ожидали ромеи…

Сквозь толпу послов пробирался человек, издали приветственно размахивая рукой.

— Да это же Полибий! — воскликнул Пифодор. — Диэй! Это наш Полибий!

Они по очереди обнялись.

— Вот так встреча! — выдохнул Пифодор. — Только сейчас в сенате я взывал, моля о милосердии к страдальцам, поселенным неведомо где. А ты разгуливаешь по Риму, пострижен, благоухаешь, как лавка парфюмера.

— Скорее, как цирюльня, — вставил Полибий. — Четыре раза в месяц я хожу туда за новостями, узнаю, что делается в Риме и в мире, и не просто из любознательности. Придя к цирюльнику впервые, я получил от него письмо Телекла, а сегодня от него же узнал о вашем посольстве.

— От цирюльника… — протянул Пифодор.

— Конечно, — улыбнулся Полибий, — от человека, который в таких случаях незаменим. У него даже не спрашивай, сам скажет.

И продолжил нарочито серьезно и возвышенно:

— Я бы поставил ему памятник. Право, он того заслужил. С белым лоскутом на плече. В правой руке ножницы. Рот полуоткрыт.

— А где мой земляк Телекл? — спросил Пифодор.

— Телекл далеко. Но мы переписываемся. А как его Критолай?

— Критолая я вижу каждый месяц, — быстро заговорил Пифодор. — Я же назначен его опекуном. Он здоров, и денежные его дела в полном порядке…

— Я встречаю его гораздо чаще, — вмешался Диэй, — в восточной гавани. Он там все время… Встречает корабли, идущие с запада. Все ждет отца…

— Бедный мальчик, — проговорил Полибий, — ведь, кроме отца, у него никого нет. Матери он и не помнит, она умерла, когда он был еще младенцем…

— Расскажи лучше о себе, — перебил Пифодор.

— О себе? Живу в доме Эмилия Павла, брошенном им после смерти двух сыновей. Разбираю свитки.

— Что я слышу! О боги! Ты, аристократ и лучший знаток конного дела, занимаешься какими-то книгами!

— Но это библиотека Персея! Разбирая книги, я прошел школу политики. Мне стало ясно многое, чего я не понимал раньше.

— И каковы, думаешь, будут результаты посольства? — спросил Диэй.

— Ромеи не согласятся отпустить нас на суд в Ахайю, как вы предлагаете.

— Но откуда тебе известно, что мы внесли такое предложение?

— От цирюльника.

— Но ведь это тайна! — воскликнул Диэй. Вытянув руку, он показал на глухую стену курии. — О том, что говорится там, цирюльники не болтают. Для того чтобы перехитрить Циклопа, надо иметь голову Одиссея. И кроме того, необходимо, чтобы у людоеда был единственный глаз — так легче его ослепить.

— То, что ты сказал о наших тайнах, Полибий, относится и к тебе! — заметил Пифодор. — Говорят, и у деревьев есть уши.

Полибий вскинул голову.

— Вот они! — бросил он. — Их называют листьями.

— Послы ахейцев! — послышался резкий голос. — Послы ахейцев!

Наскоро попрощавшись, послы поспешили в курию.

* * *

«Телекл, радуйся!

Сегодня я встретил ахейских послов и вместе с ними дожидался решения сената. Циклоп не намерен нас отпускать. Наши мудрецы придумали вытребовать нас на суд в Ахайю, признав, что за нами есть какая-то вина. Твой земляк Пифодор, — кажется, это коринфский Крез[30], — передав послание синода, добавил к нему от себя, что, если наш ахейский суд считают неправомочным в отношении преступлений, совершенных против Рима, пусть судят нас сами, но не держат без суда. И вот ответ, передаю его дословно: «Поскольку синод Ахайи признал вину за теми, кто по решению сената и римского народа переселен в Италию, а сенат не имеет возможности определить в точности вину каждого из них, будет справедливо оставить их там, где они находятся». Видишь, к сожалению, в предвидении нашего будущего я оказался прав.