— А я что сделал? — поинтересовался Макк.

— А ты, — Доссен сделал паузу, — а ты, Макк, асс в кулак зажал и кричишь: «Не могу один в Аиде жить!» Плюнул я в Стикс и обратно вас повез, потому что таким прохвостам в Аиде делать нечего.

— Здорово ты придумал. Каждый самого себя играть будет! — сказал Макк.

— Это не он, а я придумал! — воскликнул Буккон. — Вижу, человек едет, и говорю: «Смотри, Макк, это наш Папп с того света возвращается». А Макк еще обругал меня: «Вечно ты, мол, со своими глупостями».

— Все так и было, — подтвердил Доссен. — И когда Буккон произнес «с того света», меня осенило. Я притворился спящим, чтобы думать не мешали.

— Страшно актером быть, — проговорил Андриск неуверенно. — Все на тебя смотрят.

— А ты не бойся! — успокоил Макк. — Для людей играем, не для богов. И маски наши через смех говорят правду. Сцена становится трибуной.

— И трибуналом, — добавил Буккон,

— А насчет шкур не беспокойся, — вставил Доссен, — как в селение приедем, сразу объявим: «Желаете представления — пять шкур задаток!»

Все расхохотались.

Отвернувшись, Доссен полез в мешок и вытащил оттуда закупоренную флягу.

Буккон раздал всем по фиалу.

— Так за что мы пьем? — спросил Доссен. — За возвращение Паппа?

— За бессмертие масок! — выкрикнул Макк, поднимая свой фиал.

Весь месяц был отдан работе. Свитки, разложенные на полу и тщательно классифицированные Полибием, понемногу заполняли стеллажи, сооруженные в доме по приказу Эмилия Павла.

Увлеченный трудом, Полибий не замечал, как текло время. Он совсем никуда не выходил. Завтрак и обед прямо в библиотеку приносил ему Исомах.

Однажды, когда он, сидя на полу, склеивал поврежденные свитки, без стука отворилась дверь. На пороге стоял юноша в тоге, румяный, светловолосый. Бронзовая бритва еще не касалась его щек, но в облике юного римлянина не было бойкости, свойственной этому возрасту.

— Я не вовремя? — спросил он, пятясь. — Было так тихо, что мне показалось, здесь никого нет.

Судя по акценту, юношу эллинскому языку обучал какой-нибудь афинянин.

— Отец разрешил мне пользоваться этими книгами, — продолжал римлянин. — Собственно говоря, он привез их для нас с братом, которого взяли маны.

— Ты Публий? — спросил Полибий, вспомнив рассказ Исомаха о старшем сыне Эмилия Павла.

— Публий Корнелий Сципион Эмилиан, — подтвердил юноша. — Называй меня первым именем. Чужеземцам трудно привыкнуть к нашим длинным именам. Как я тебе завидую, — добавил он после паузы. — Ты можешь прикасаться к творениям мудрецов и поэтов.

— Давай познакомимся. — Полибий протянул ему руку. — Полибий, сын Ликорты.

У Публия была широкая ладонь с короткими пальцами. В его рукопожатии ощущалась сила.

Они сели за стол друг против друга. Юноша с интересом смотрел на Полибия, не решаясь начать разговор первым.

— Хочешь посмотреть библиотеку? — спросил Полибий.

— Я бы хотел почитать… Что-нибудь по истории.

Полибий подошел к полке и вынул футляр.

— «История Пелопоннесской войны» Фукидида. Великая книга!

— Я уже читал ее, — отозвался юноша.

— Тогда возьми «Анабазис» Ксенофонта.

— С этой книги я по совету учителя начал изучать эллинский язык. Мне хотелось бы что-нибудь по истории Рима. Ведь писали же что-нибудь эллины о нас?

— Писали, и немало! В этом я убедился, разбирая книги. Стихами и прозой! Но как? Я внимательно прочитал историю Тимея из Тавромения. Она написана в Афинах, где он как изгнанник провел большую часть жизни. В Риме Тимей никогда не бывал и о твоем народе сообщает лишь басни, которые он нашел у других верхоглядов. Есть, правда, история Фабия Пиктора, римлянина, писавшего по-эллински.

— Я начал ее читать, но она мне показалась очень слабой.

— Я с тобою согласен, — кивнул Полибий. — Твой соотечественник так чернит Ганнибала, что диву даешься, как тот мог одержать столько побед. Но что тебе больше всего по душе?

— Еще я люблю охоту. Отец после окончания войны разрешил мне побывать в лесах под Олимпом. Кажется, Персей совсем не интересовался охотой. Звери попадались на каждом шагу. Я убил двух бурых медведей и огромную медведицу с желтовато-белой шкурой.

— Сирийский медведь в Македонии? — удивился Полибий.

— Македонянин, который меня сопровождал, уверял, что такие медведи водятся и во Фракии. Видимо, моя медведица спасалась в Македонии от фракийских охотников.

— И попала под римский меч… Так бывает и с людьми. Ждешь беды с одной стороны, а она настигает с другой.

— Я убил ее копьем, — пояснил юноша. — Это был очень сильный и свирепый зверь.

Полибий подошел к полке и достал футляр. Раскрыв его, он извлек свиток.

— Надеюсь, ты этого не читал. «Охота с собаками» Ксенофонта.

— Я даже не слышал об этом сочинении. Мне казалось, что Ксенофонт — только историк и философ.

— Стихия Ксенофонта — не история и философия, а охота и война. И трудно сказать, в чем он был более опытен. Читая Ксенофонта, ты словно вместе с ним травишь зайца, поднимаешь кабана, подкрадываешься ко льву…

— А в его время в Греции можно было охотиться на львов? — спросил Публий.

Полибий улыбнулся:

— Конечно, нет! Последнего льва в Элладе видели за сто лет до Ксенофонта. Царя зверей привлек запах верблюдов, приведенных персидским царем Дарием. Любопытство стоило льву жизни. Но Ксенофонт описывает не только свою охоту в Элладе. Он побывал в Азии и там видел львов и охоту на них. Возьми для начала эту книгу. Другие я подберу позже.

— К тебе можно приходить?! — обрадовался юноша.

— Разумеется! Тебе конечно же известно, что здесь я одинок, а твое общество мне приятно. Буду рад побеседовать.

Мощеная дорога уходила к невысоким пологим холмам и терялась среди них.

Скрипели колеса. Мулы помахивали хвостами, отгоняя слепней. Андриск шагал рядом с Макком и внимательно слушал.

— Я попал в труппу едва ли не в твоем возрасте. А Папп — его настоящее имя Тит Ампелий — был моих нынешних лет. Всем, что имею, я обязан ему. Какой же это был актер! Ничто не проходило мимо его взгляда. Помню, как-то вечером мы приехали в один городок. Распрягли мулов и отправились в харчевню. Малый принес нам поесть и выпить. Проголодавшись, я набросился на еду и ничего не видел за краями тарелки. Папп же медленно тянул вино, поглядывая на хозяина харчевни. Моя тарелка была уже пуста, а он за свою и не принимался. В глазах его мелькали озорные огоньки.